До Каллио-Ярви мы добирались почти полдня. Неплохое шоссе, идущее от Калевалы в сторону Тихтозера, вскоре сменилось грязной грунтовой дорогой, на выбоинах которой наш ГАЗик скакал козлом. Наконец, когда мы с Мишкой — сыном моего друга, карельского писателя Павла Романовича Леонтьева, — начали уже клевать носами, умотанные тряскою дорогою, Павел Романович торжественно объявил:
— Вот оно, наше Каллиоярви!
Каллиоярви
Мы выбрались из машины, разминая ноги и поглаживая отбитые тряской бока, и увидели перед собой внешне ничем не примечательное, обычное таежное озеро с темноватой водой. Признаться, после рассказов Леонтьева о Каллиоярви и соседних Охтаярви и Регозере я ожидал увидеть что-то экзотическое. А таких озер по тихтозерской дороге мы сегодня миновали не менее десятка.
— Ну, и… — едва не сорвался у меня с языка крамольный вопрос.
Но Павел Романович, нахмурясь, начал подгонять нас.
— Чего носы повесили? Живенько за лапником! Да подлиннее «лапы» рубите! Надо хорошенько машину прикрыть. Хоть народу тут и не бывает, но мало ли что? А то нам еще надо лодку вытащить да воду откачать. А там уж и поплывем к кямппя. Тут кямппя хорошая, теплая. Будем чай пить, сидеть у огня, слушать шум озера и крики лебедей. А уж завтра с утра будет тебе и окуневый клев, а может и сижок попадаться станет. Потом и щукой своей можешь заняться. Кстати, с той стороны озера ручьишко. Так в нем, говорят, и хариус, и форелька…
Поначалу все было, как и говорил Павел Романович. Затопленную лодку мы нашли под низко склонившейся над водой елью. Здесь же, в ветвях ели, нашлись и грубые, но крепкие еще весла, а также черпачок для откачивания воды. Мы вскоре откачали воду, перетаскали в лодку из машины удочки и рюкзаки с одеждой и продуктами, положили в нее доски-сиденья, прикрепили к колышкам, заменявшим уключины, веревочными петлями весла и поплыли искать обетованную рыбацкую избушку, по-карельски — кямппя.
Озеро оказалось не очень широким, но длинным, вытянутым с запада на восток. Мы выплыли на середину и у мыса на противоположном берегу увидели кямппя. Но тут нас ожидал первый сюрприз: над кямппя вился дымок, а у мыса виднелись две причаленные лодки.
— О, да там, похоже, кто-то уже есть, — протянул огорченно Леонтьев. — Ну, ничего. Наверное, и нам место найдется. Не поворачивать же обратно? А?
К сожалению, в кямппя рыбаков было, как сельдей в бочке. Стоял запах сохнущей одежды, табака и водки.
— О, Леонтьев! — узнали его рыбаки. — Здорово. А это приятель? И парнишка с тобой? Ну, ладно. Места всем хватит. Ухи хотите? Вон еще полведра осталось.
В пекле
Как-то неожиданно быстро спустился пасмурный вечер, и, попив ухи, чаю и добавив понемножку «согревательного», мы вскоре перезнакомились со всеми рыбаками, приехавшими сюда за сигом, который, как им сказал кто-то, «вовсю попер на Каллиоярви». И вот вторые сутки они сидели тут пустыми.
— Ну, карпиешка (елец, буквально — глухоманная плотва), окунь, щука идут на сетку, а сига-то нет! Соврали, паразиты! — жаловались рыбаки. — А вы-то зачем? Тоже, небось, за сижком? За чем же тогда? Вон сколько рыбных озер по дороге проезжали.
Павел Романович смолчал, не желая, очевидно, вдаваться в подробности. Но рыбаки и не настаивали. Накурив в кямппя до синевы, они стали расползаться на ночлег, оставив и нам местечко неподалеку от железной печки, сделанной из бочки с вырезанным дном.
Утомленные дальней дорогой, мы вскоре уснули прямо на полу, уложив на плащах Мишку.
Я проснулся от ощущения, что кто-то надумал запекать меня в печи. Воздуху не хватало, сердце колотилось, лицо и руки горели. На четвереньках я выбрался из избушки и лишь тогда рискнул оглянуться. Какой-то умник подкинул в печку смолистых полешек, и она раскалилась докрасна. Воздух в кямппя стал жарче смертоносного сахарского самума.
Рассосав таблетку валидола и кое-как придя в себя, я с удивлением заметил, что рыбаки спят как ни в чем не бывало, с заливистым храпом, и лишь Леонтьев беспокойно ворочается.
За дверью избушки стояла густая тьма. Шел мелкий холодный дождь, ветер доносил плеск волн и шум леса. И все же тут была жизнь, а не адское пекло. Решив уже больше не возвращаться в кямппя, я набрал под навесом сухих смолистых щепок, сложил их шалашиком и поджег, а над ними тоже шалашиком установил сухие сосновые поленья. Щепки занялись коптящим пламенем, от них загорелись сосновые плахи, и ночь сразу отступила.
У костра
— Эге, какой хороший маякка-тулет светит! Поди-ко, с другого берега видно! — проговорил за моей спиной осипшим голосом Леонтьев. Он тоже не выдержал «пытки огнем», как он выразился, и выполз из кямппя наружу.
— А эти черти спят! И Мишка спит! — с некоторым удивлением проговорил он. А ведь жарче, чем в тропиках! Да ладно. Их дело, пускай себе спят. А мы с тобой, давай-ка, настоящий ройхо-тулет соорудим и посидим тут. Кстати, ты слышал что-нибудь о наших кострах? Что? Костер — он костер и есть? Нет, дорогой мой! Не так. Люди северных краев огонь как доброго друга уважают. И у каждого нашего костра свое название и свое предназначение. Вот мы с тобой маякка-тулет — маяковый костер жжем. Его свет поможет любому, заблудившемуся во тьме, верную дорогу найти. А ройхо-тулет — это и вовсе большой, размашистый костер. Он и осветит дорогу, и обогреет любого озябшего путника, а тем более — приплывшего с озера рыбака. А есть еще ноутио-тулет — ночлежный костер. Вот ты в Сибири работал, так знаешь, наверное, что такое «нодья»? Это как раз то же самое. А вот, скажем, средь летнего зноя в сухом, как порох, бору тебе костер необходим. Тогда очищают от мха и ягеля землю и разводят нюкси-тулет, такой крохотный костерок, который куском дерновины сразу потушить можно. Ноготковым огнем такой костерок называют. На нем и пищу приготовить можно, кружку воды вскипятить. И дыму от него никакого, потому как разводят его из коротеньких щепочек. Нюкси-тулет и партизан в войну всегда выручал. А ты говоришь, костер — он и есть костер… Кстати, знаешь, что уже за полночь? Давай чайку вскипятим, да так до утра ночь и прокоротаем.
Мы пили чай, слушали ночные звуки — крики налетавших сов-неясытей, дальний вой волков, плеск озерной волны — и разговаривали. Павел Романович оказался замечательным рассказчиком, и от него я узнал многое из жизни северных карелов, которая обычно остается незамеченной приезжающими сюда. На Каллиоярви мы и поехали-то потому, что именно здесь, в этих таежных краях, Павел Романович родился. Здесь пас оленьи стада его отец — в ту пору в Карелии это было почетным и выгодным занятием. Но потом оленеводство пришло в упадок, стада разбрелись, олени одичали.
Я, в свою очередь, рассказывал о Сибири, о Туве, о начале Енисея, о нравах и обычаях тувинцев и жителей отдаленных верховий Енисея — русских старообрядцев.
За разговором и чаем ночь прошла незаметно, и лишь густой холодный туман напомнил нам, что началось утро. Где-то в тумане, казалось — совсем неподалеку, гортанно и чуть скрипуче переговаривались обитатели северных озер — лебеди-кликуны.
Дальний угол
В кямппя стало прохладнее, и можно было бы еще подремать до полного рассвета, но я решил не упускать утреннюю зорьку и, захватив снасти, пошел в дальний угол озера, где, по словам Леонтьева, неплохо ловился крупный окунь, а неподалеку тек ручеек. По дороге наткнулся на группу оленей, должно быть пришедших к озеру на водопой. Рога одного из них показались мне неестественно огромными и мохнатыми. Лишь потом я разобрал, что на них висели клочья еще не полностью сошедшей шкуры. Олени отнеслись ко мне спокойно, лишь ушли с тропы в кусты, и только тот, с «лохматыми» рогами, недовольно фыркнул и топнул копытом.
Здесь, у озерного залива, было не так глубоко. Там и тут виднелись лежавшие под водой крупные камни. Я забросил удочку и, чтобы удобнее было отмахиваться от поздних, но злых комаров, решил срезать таловую ветку. Но краем глаза заметил что-то странное с моей удочкой: похоже было, что кто-то пытался сдернуть ее с камней.
— Но поплавок-то — вот он, наверху, — подумал я. А потом понял, что на воде вовсе не поплавок, а кусок коры. Я схватил удилище и заметил, что леска заведена за камень. На мою попытку освободить ее рыба ответила такой мощной потяжкой, что я испугался за целость «телескопа».
К счастью, леска была достаточно прочной. Потихоньку мне удалось вывести рыбу из-за камня, и она мощно потянула в глубину. Кое-как поднял я ее наверх и подвел к камням. Вот она, рыба, хоть рукой хватай! Но схватить такого окуня… В спине он был сантиметров десяти толщиной, и колючий плавник выглядел очень внушительно. Я попробовал подтащить окуня поближе за леску. Это была грубая ошибка.
Окунь рванулся, и у меня в руке оказалась лишь леска с обломанным крючком.
Заменив крючок, насаживаю целый пучок извивающихся червей. Забрасываю во все доступные мне места. Нет больше поклевок. Не теребит червей даже мелочь.
Между тем, туман, свиваясь, поднимается от воды, ползет на берег. Холодно. Руки зябнут.
Перехожу на другую сторону залива. Здесь, среди круглых листьев кувшинок — поклевка. Явно не окунь: поплавок подергался и пошел в сторону. Ну, конечно, не окунь. Раскрыв зубастую пасть, из воды вылетает небольшая щука и на берегу перекусывает поводок. Вот дрянь такая! Опять крючок привязывать.
Кое-как привязал, забросил в сторону от кувшинок — сразу же взялся небольшой окунь. Следующий заброс — опять окунь, и снова небольшой. Похоже, на червя тут ничего крупного не поймаешь. Решил тогда применить карельский способ: ловить на кусочек бока окуня с красным грудным плавничком. Тут хоть какая-то гарантия есть, что мелочь клевать не будет.
И верно — поклевок нет. Кидал, кидал — как в бочку. Решил вновь червяка насадить, хоть мелочь поклюет. В последний раз забросил возле торчавшей из воды толстой коряжины. И только начал было подтягивать поближе, как почувствовал мягкую, но мощную хватку. Кто? Хорошая щука или полосатый великан Каллиоярви? Поклевка спокойная, рыба просто неспешно повела неглубоко утопленный поплавок в сторону.
Подсек — как за коряжину зацепился. Но коряжина вдруг мощно потянула к середине залива. Попытался остановить — лопнула леска. Кто это был, так и не узнал.
Вновь забрасываю на кусочек рыбы. Поклевок нет. Туман окончательно рассеялся, и появился мутно-алый диск солнца. Обошел весь залив — поклевок на рыбу нет. Но стоило насадить червяка, как один за другим стали навешиваться на удочку некрупные окуни. Их клев все активней, червяк буквально не успевает коснуться дна. А крупных нет. Наверное, великаны охотятся только в сумерках. А мелочь мне не нужна.
Решил отложить поплавочную и покидать блесну. Заброс — и глухой зацеп. Обрываю леску. Жаль, уловистая блесна была. Привязываю крупную никелированную «Уралку». На втором забросе уверенный стук. Подсекаю — щука килограмма на полтора. Еще три заброса — и опять щука, чуть побольше. Еще несколько забросов — снова щука. Меняю блесну на вращающуюся, провожу ее у камней на выходе из залива. И опять щука! Окуня нет. Точнее сказать, блесну до самого берега провожают окушки меньше ладони, атакуют ее, но схватить не могут. И слава Богу! А щук мне больше не нужно. Что с ними делать? Тем более, озерные щуки при жарке припахивают торфом. Наверное, надо поискать ручеек, о котором говорил Леонтьев.
Где же крупная?
Ручеек отыскался в гуще тальника и колючего елового ветролома. Журчит, звенит по бурым камням, а попробуй подступись! Едва-едва отыскал подходящее местечко — какой-то крохотный закоряженный омуток. Тихонько опустил в него приманку, и сразу кто-то подергал за леску. Рыбка попалась небольшая, но сильная и бойкая. И уж больно красива: золотисто-зеленая, вся в бурых и бордовых пятнышках. Маленькая, с ладонь, а пасть с мелкими зубками, и за спинным еще и маленький жировой плавничок. Форель! Но уж больно мала. Аккуратно снял ее с крючка и обратно в ручеек пустил: иди, милая, подрастай еще!
В этом же омутке еще две форельки попались, все как мерянные, не больше ладошки. Отпустил и их, и пошел следующий омуток или хоть плесок маленький искать — может, там и хариус есть?
Плесок отыскался. Узенький, с разбегу перепрыгнуть можно, но глубина побольше метра. Таясь, подбрасываю приманку. И сразу уверенная поклевка. Да только на крючке снова маленькая форелька. Похоже, что хозяйка ручейка — форель.
Исцарапавшись, ободравшись о колючие ветки елового ветровала, едва не потеряв в завалах спиннинговую снасть, я прошел по ручейку с километр, обловил немало ямок и плесков, но везде попадались лишь форельки, да иногда некрупные окушки. Ни хариусов, ни форели покрупнее.
Решил повернуть обратно. Между тем солнышко поднялось над лесами, и на меня навалился гнус. Ох уж этот гнус! Кому хочешь существование отравит. Какая уж тут рыбалка, тем более что я не захватил тюбик с репеллентом.
Изобилие
Иду обратно напрямик, сосняком, по седой упругой подстилке «оленьего мха». А в нем тут и там боровики настоящие хороводы водят. Выстроились где полукольцом, где кучкой. И маленькие, почти черноголовые, еле среди «оленьего мха» видные, и такие, что в корзину не влезут. Одного такого грибного патриарха увидал… Шляпка — сантиметров тридцать пять в поперечнике, а ножка — толще руки моей. Невольно родные среднерусские леса, исхоженные грибниками вдоль и поперек, вспомнил. Эх, кабы нам туда эдакую благодать! А здесь так и одрябнут необранными.
На поляну за сосняком вышел — ягодный разлив! Брусника крупная, наливная, бордовая ковром под ногами стелится, а вдоль берега залива — кусты голубичника (гонобобля), отяжеленные крупными сизыми ягодами. Вот они, богатства северной тайги, из года в год нетронутыми уходящие под снег!
Расставание
Павел Романович с Мишкой были недалеко и, увидев меня, подплыли. У них улов тоже неважный: некрупные окуни, три щучки примерно по килограмму и четыре небольших сига. Но Леонтьев доволен уже тем, что побывал в родных местах. На мое предложение хотя бы набрать боровиков он рассмеялся:
— А куда их? У нас боровики, моховики, подберезовики не особенно в почете. Мы тех набираем, которые в засолку идут.
Поинтересовался, нашел ли я форель, хариусов. Я рассказал о крохотных форельках, которых отпускал обратно в ручеек. Он опять усмехнулся:
— А ведь форелька-то вполне взрослая была. Не вырастает она почему-то крупной. Но вкусна — вкуснее ряпушки! Так что ты зря ее браковал…
Тем же вечером мы уезжали в Калевалу. Высоко над Каллиоярви кружила стайка лебедей-кликунов. Ветер шумел в сосняках и ельниках, гнал по озеру волну. С запада серым стадом низко ползли наполненные дождем тучи. И вновь наш ГАЗик прыгал по неровностям дороги, вытрясывая душу, а по сторонам мелькали озера, болота, тайга… Мишка дремал на заднем сиденье, а мне вспоминались наш полуночный костер, рассказы Павла Романовича, клев таинственных озерных великанов и ягодно-грибное раздолье…
Автор: В.Назаров
Фото А.Васильева
Этот рассказ В.В.Назарова был опубликован в номере 4/2002 «Российского рыболовного журнала». Воспроизводится с согласия автора по материалам редакционного архива.