Из всех авторов современных русских коротких рассказов я бы поставил на первое место Ярослава Алексеевича Шипова, или, как он сейчас именуется, протоиерея Ярослава Шипова. И рассказы написаны мастерски, и читаются они на одном дыхании, и сам автор очень близок мне по духу. Судьба же его интересна. Родился в 1947 году в семье журналистов, в 1974 году окончил Литературный институт, трудовой путь начинал как прозаик, редактор. Вступил в Союз писателей СССР. Работал в издательстве «Современник», журнале «Наш современник». Будучи заядлым охотником, купил себе домишко на Вологодчине, который стал использовать как базу для охотничьих вылазок. Местные жители захотели восстановить сельскую церковь, стали просить его о помощи. Используя свои московские связи, он помог зарегистрировать приход. И тут неожиданность: сельчане обратились к епархиальному архиерею с просьбой о рукоположении Ярослава Алексеевича для службы на этом приходе. Архиерей вызвал Шипова, побеседовал с ним, да вскоре и предложил принять сан диакона, а через короткое время — иерея. Начинался 1991 год. Страстный охотник, Ярослав Алексеевич, наверное, и сам немного удивился, когда поставил крест на охоте и взвалил на себя нелегкий крест служения в русской глубинке 90-х годов. Но писать не перестал. Рассказы священника Шипова стали даже интереснее рассказов писателя Шипова. Большинство из них так или иначе связано с верой, с Церковью, но в этой теплой, доброй, нередко грустной и немного ироничной прозе отразилась вся жизнь страны на протяжении многих десятилетий. Поражает умение Шипова одним-двумя штрихами показать самую суть проблемы, дать точную и объективную характеристику деятеля, явления или эпохи, не уклоняясь при этом ни влево, ни вправо (чем грешат многие ныне пишущие, в том числе священники и дьяконы, не говоря уж о всяческих экзальтированных околоцерковных дамочках), а следуя царским путем. Охота и рыбалка в таких рассказах служат, как правило, лишь фоном, но профессиональный взгляд редактора рыболовной тематики этот фон, разумеется, непременно замечает и оценивает. Оценка тут высокая.
Есть, правда, у отца Ярослава один рассказ, сам сюжет которого образован одним днем весенней рыбалки. Называется рассказ этот «Три рыбы от святителя Николая» и немного напоминает дореволюционную прозу. Вот он.
«Батюшка Михаил, немолодой сельский священник, отправился ловить рыбу. Река еще после паводка не вошла в свои берега, клева не было, но батюшкой руководило чувство долга, которое, впрочем, руководило им всегда. Однако в последние дни это чувство обострилось сугубо. Приближался праздник Троицы, особо почитаемый в здешних краях, а значит — с обязательными рыбными пирогами, но в деревне, где проживал священник, ни одного рыбака не осталось. А ему никак не хотелось оставить соседей без праздничного пирога. Вот и пришлось — взять удочку и спуститься к реке.
Надо отметить, что дело происходило двадцать второго мая, то есть на Николин день, когда батюшка уже отслужил литургию и вернулся домой. Подойдя к воде, он перво-наперво осенил себя крестным знамением, а потом обратился к святителю Николаю, архиепископу Мир Ликийских, чудотворцу. Обратился не вслух, а мысленно. Мол, так и так, я, дескать, понимаю, что рыба сейчас не клюет и клевать не может. Но мне до крайности необходимы две рыбешки: для директора школы Петра Александровича и для Евстолии. Только две! Петр Александрович, хоть он в церковь не ходит, мужик неплохой, понимающий — это ведь он разрешил мне преподавать Закон Божий, а районные власти препятствовали, мешали… Опять же зимой: вечерами, бывает, выйдем на улицу, постоим, поговорим, и котишки наши рядом сидят — присутствуют. Мой Барсик с его Мурочкой очень дружен.
Ну вот. А в прошлый сенокос сын Петра Александровича — Александр Петрович — утонул: от жары перегрелся, нырнул в речку — сердце и обмерло. Река-то у нас все лето холодная. Молодой парень был — тридцать лет, тоже в школе работал: учителем физики. Трое ребятишек осталось.
Я его под отцовы именины как раз отпевал — под праздник Петра и Павла. Говорят, в прежние времена до Петрова дня не косили, но тогда, может, климат нормальный был? А теперь — не пойми чего. Петр Александрович с детства погодный журнал ведет — полвека уже, и получается, что нынешняя погода никакому пониманию не поддается.
И вот, думаю, сядут они всей семьею за праздничный стол, а рыбного пирога нет. Всегда рыбник был, и вдруг не стало. Петру Александровичу самому теперь не словить: болеет он сильно. В этом году даже к реке не спускался.
Излагая таким образом свой интерес, отец Михаил между тем забросил удочку и всматривался в поплавок. Поплавок не шевелился. Спохватившись, батюшка спешно добавил, что семья у директора школы немаленькая: супруга, дочка с мужем, сноха, трое внуков, — стало быть, и рыбник нужен большой, чтоб всем хватило. И, надеясь на понимание, попросил у святителя Николая помолиться пред Господом за недостойного иеромонаха Михаила.
Тут поплавок резко ушел под воду, батюшка подсек и вытянул на берег щуку: впервые в жизни ему довелось поймать на червяка, да еще и у самого берега, такую большую щуку. Леска не выдержала и оборвалась — хорошо, что рыбина была уже на земле. Он поблагодарил Господа, связал леску и снова забросил удочку. После чего стал рассказывать про соседку Евстолию.
Про то, что она недавно овдовела, что покойный муж ее — дед Сережа — во время войны был подводником. Последнее обстоятельство отец Михаил повторил и даже сделал небольшую паузу, намекая этими знаками, что рассчитывает на особое расположение святителя Николая к морякам. Сообщил, что на службу Евстолия ходит каждый воскресный день и всякий раз приносит березовое полешко для отопления. Такая вот лепта вдовицы. Раньше-то дед Сережа ставил на реке сеточку, а теперь Евстолия может без пирога остаться. В связи с ее одиночеством и малой комплекцией батюшка и рыбку просил некрупную. Только одну!
Попалась плотвица граммов до шестисот: из такой выходит сочнейший пирог классического размера.
Еще раз поблагодарив Господа, а затем и святителя Николая за его скорую отзывчивость на молитвы, батюшка смотал удочку и пошел домой.
Все, что происходило до сей минуты, едва ли удивит верующего человека: по молитвам, известно, и не такое случается, — самое интересное началось именно теперь. Отец Михаил вдруг остановился и в полном смятении произнес: «Господи, прости меня, грешного: про Анну Васильевну позабыл!».
Его охватило чувство обжигающего стыда: просил две рыбы, две получил, и после этого начинать молиться еще об одной? Ну конечно же, срам! «Господи, аще можешь, прости!» — повторял он. В стенаниях вернулся к реке, но забрасывать удочку не спешил, посчитав это безумной дерзостью. Сначала следовало объясниться. И опять мысленно: мол, так и так, нужна третья рыба. Анна Васильевна, конечно, превеликая стерва! Тут отец Михаил испуганно обернулся: не слышал ли кто его бранной и осудительной мысли? Но рядом никого не было. Занимательно, что святителя Николая, которому, собственно, и направлялось умственное послание, батюшка при этом нисколечко не забоялся. И затем рассказал, как старуха распускает про него всякие слухи, как не дает пользоваться своим колодцем — ближайшим к дому священника, и потому приходится ходить с ведрами чуть ни за тридевять земель. Но это все — ерунда, признавал батюшка: слухи и сплетни — для нас вроде наград, путешествия с ведрами — гимнастика. Главное — у Анны Васильевны отец священником был, да в лихие годы умучен. Батюшку Михаила смущала будущая встреча с ним. Действительно, встретятся там, а протоиерей Василий и спросит: что ж ты — не мог моей дочери рыбешку для пирога изловить? Так что, — продолжал рассуждения отец Михаил, — хоть она и пакостница, но рыбешку надо поймать: может, это последний пирог в ее жизни. А что вредная, дескать, — не ее вина: сколько она с малых лет за отца-священника претерпела! И попросил ну хоть самую малюсенькую рыбешку. Клюнул какой-то подлещичек — на небольшой пирожок. Отец Михаил сказал: «Все, все, виноват, ухожу», — и без остановки в деревню.
Весть об успешной рыбалке облетела округу, народ побежал к реке. Ловили день, ловили другой — все впустую. Решили, что священник поймал случайно, по недоразумению, и успокоились».
Да, такие вот пирожки…
В который раз повторю: писать надо о том, что сам хорошо знаешь. А если чего-то не знаешь, но не писать никак нельзя, то, по крайней мере, надо самым тщательным образом исследовать вопрос. Шипов рыбалку знает, ему дополнительно ничего исследовать не пришлось.
Сюжеты многих рассказов связаны с освящением зданий, квартир. Нашлась среди долгой череды этих историй и вот какая.
«На другой день попадаю в административное здание. Кроплю коридор, кабинеты. И здесь перед одной дверью — смятение. Что ж, думаю, за напасть! Опять — золотое дно?
— Тут, — говорят, — другая организация.
— Хорошо бы весь этаж освятить.
Позвонили в звоночек, дверь отворяется, и я излагаю строго одетому молодому человеку свои виды на освящение этажа. Он вежливо кивает и просит несколько подождать. Появляется мужчина постарше и приглашает войти. Но лишь меня одного: административные тетеньки остаются в коридоре, дверь — затворяется.
Гляжу: прямо передо мной на особом постаменте — бронзовый бюст «железного рыцаря». Пошел кропить, замечаю, что в каждом кабинете на дверях — мишени для метания стрелочек — детская игра.
— Это что ж, — спрашиваю, — теперь ваше табельное оружие?
— Нет, — объясняют, — это просто так: для общей разминки.
А еще смотрю — в каждом кабинете удочки.
— Нам, — говорят, — по службе положены занятия спортом. Вот мы и занимаемся — рыбной ловлей.
Рассказали, что у них знатный тренер — большой профессионал, что рыбачат они на ближайших городских водоемах и что на днях будут сдавать экзамен по ловле уклейки. Показали конспекты — ну, насчет насадки, прикормки… Показали фотографию: десятка полтора строгих мужчин в штатском — стоят на асфальтированном берегу какого-то пруда, и все — с удочками в руках.
Приглашали в компанию…
Не сподобился. И рыбачить в городе никак не интересно, да потом: начнут, думаю, на Страшном Суде спрашивать с них за безопасность нашего государства, а они в ответ — про уклейку, и я еще возле этой уклейки окажусь…
А вообще-то освящение хоромин — дело нехитрое».
Полистав сборники рассказов, можно найти несколько грустные истории заядлых охотников или рыболовов, которые оказались ненужными семье. А в них иногда попадаются забавные наблюдения. Ну, скажем, про знатных столичных спиннингистов…
«Ранней весной Николай Николаевич оттолкнул от берега старенькую моторку и возвратился лишь в ноябре. Спустя четыре месяца снова уехал. К этому времени остров стал для него землей сокровенной, землей, где вершилось его уединение.
Поначалу он переносил одиночество легко: ловил рыбу, причем ловил только любительскими снастями, не признавая ни сетей, ни переметов, ни других промысловых премудростей, — отдыхал, словом. Иногда заезжали туристы с рыболовно-охотничьих баз, покупали копченую и вяленую рыбешку. Трофейные экземпляры сам отвозил на ближайшие базы, где их приобретали знатные столичные спиннингисты, чтобы сфотографироваться для глянцевых рыболовных журналов».
Или взять рассказ о юном рыболове в деревне, где фигурирует некий «знатный рыболов», который «много лет провел на дипломатическом поприще за границей и вооружился превосходнейшими снастями, каких у нас в ту пору нельзя было увидеть даже во сне».
«Было мне тогда, наверное, лет двенадцать. Неожиданно меня взял в напарники самый знатный рыболов нашей деревни. Начать с того, что он много лет провел на дипломатическом поприще за границей и вооружился превосходнейшими снастями, каких у нас в ту пору нельзя было увидеть даже во сне. А еще он умел подобрать насадку, меняя червяка на хлебный мякиш или на тесто, в которое добавлял то анисовое масло, то губную помаду с кондитерским запахом. Рыбачили мы под мостом, где глубина достигала десяти метров, что, безусловно, нравилось лещам. Ловили с лодки, подвязывая ее к обрезкам арматуры, торчащей из железобетонных опор. В мои обязанности входила заготовка червей и работа с подсачком при вываживании крупной рыбы. Промысел складывался удачно, и каждый день мы кого-нибудь угощали.
Занятие наше, начинавшееся глубокой ночью, неукоснительно останавливалось в семь утра, когда к мосту приближался речной трамвайчик. Надо было собрать все снасти, оттолкнуть лодку от бетонной опоры и удерживать ее так, пока не утихнут волны, поднятые суденышком. Действия эти мы отработали до совершенства: дипломат упирался ногой, я — веслом.
Но однажды совершенство нам изменило: может, оттолкнулись мы слишком сильно, а может, волна превзошла обычную высоту… Точно одно: напарник мой не удержался и упал в воду. Так, весьма решительным образом, нормальное течение дня сменилось чередой нежданных событий».
Промокший «дипломат» в итоге проявил полную неспособность к установлению дипломатических отношений с крестьянкой, и дело спас паренек, но вот рыболовом бывший консул показан вовсе не карикатурным, а весьма толковым, дело свое знающим и рыбу регулярно ловящим. Да и вообще «катастрофа» подана без злорадства, а с добрым юмором.
Тут невольно вспоминается Паустовский, зло высмеявший в «Мещерской стороне» некоего незадачливого старика-москвича (видимо, недобитый аристократ?!), который «пытался рыбачить с английским спиннингом», долгое время не мог ничего поймать, а когда каким-то чудом поймал, то пролетарски настроенная щука «примерилась, мигнула глазом и со всего размаху ударила старика хвостом по щеке». Не знаю, вспоминал ли Шипов «Мещерскую сторону», когда писал свой «Трудодень», но сравнение выходит явно не в пользу Константина Георгиевича.
На Новый год жена подарила мне маленькую, изящно оформленную книжечку рассказов отца Ярослава. Надо ли говорить, что подарок этот очень меня порадовал?
DB