Передовая статья Дмитрия Баличева «Эгоисты», опубликованная во втором номере журнала*, вызвала у меня двойственное ощущение. С одной стороны, почему это Дмитрий Юрьевич пытается бороться с таким чувством, как обида, если, к примеру, кто-то занял прикормленное тобой рыбное место? Зачем? Это нормальное чувство. Без него ты уже не рыболов, а что-то непонятное. Как справка без печати. Другое дело — не нужно сильно переживать по этому поводу, а, проглотив обиду, поискать другое, более-менее подходящее для рыбалки место, которое неожиданно может оказаться даже более уловистым.
*Российский рыболовный журнал №2/2002
…Как-то зимой рыбачил я на Кушугумовском водохранилище неподалеку от Запорожья. Чтобы занять уловистое место, приехал на водохранилище затемно, буквально на ощупь угадал русло когда-то бежавшей здесь реки, прорубил лунку, насторожил удочку на леща, но до полудня не дождался и единой поклевки. Не клевало и у целой армии прибывших следом за мною рыболовов. Прикинув, что до вечера серьезного клева ждать нечего, я решил пока суд да дело порыбачить в прибрежных камышах. Придавил удочку камнем, добавил прикормки — и к берегу. Правда, глубина там в полметра и клюют одни окуньки в мизинец величиной, но хоть какое-то разнообразие. К тому же, все лещатники у меня на виду. Как когда-то здесь речка бежала, так извивающейся темной лентой вдоль водохранилища и растянулись. Все у них без изменений. Многие тоже оставили свои лунки, собрались в компании. Рассказывают анекдоты, курят, пьют из термосов чай, да и не только чай. Нормально.
И вот, когда я уже натаскал окуньков на скромную уху, вижу: все лещатники упали возле лунок. Заклевало! Собираю окуньков — и бегом к руслу. Еще издали разглядываю подпрыгивающих на льду уже пойманных лещей, тороплюсь к своей лунке и вижу: возле нее сидит какой-то мужик со своей удочкой. Моей удочки не видно, камень, которым я ее придавил, валяется совсем в стороне. Зато возле этого мужика лежит пойманным им лещ, и выяснять отношения себе дороже, да и некогда. Высматриваю между рыболовами свободную плешинку и намереваюсь продолбить новую лунку, но только царапнул по льду пешней, как на меня угрожающе зашипели. Ты что, мол, шумишь, рыбу пугаешь! С ума сошел, что ли? Иди отсюда.
Мечусь между рыболовов, ищу свободную лунку. Все тщетно. Наконец, совсем в стороне от русла и собравшихся вдоль него рыболовов замечаю полузамерзшую лунку. Даже не лунку, а целую прорубь. То ли кто-то решил искупаться, то ли ставил сети. Засыпаю прорубь собранным со льда снегом, протыкаю пешней дырку и опускаю наживленный мотылем крючок. Надежды никакой, одна обида. Вдоль русла-то глубина больше двенадцати метров, а здесь и пяти не будет. Но через какую-то минуту поплавок вдруг качнулся, и скоро я уже вываживал килограммового леща. Мне бы прикрыться спиной, да спрятать добычу в рюкзак — до рыболовов далеко, никто бы не заметил. Я же просто бросил леща на снег и занялся рыбалкой. Когда вываживал четвертого, самого упористого и крупного леща, вокруг меня долбила лунки добрая сотня рыболовов. Старались так, что лед угрожающе трещал, а по лунке шла рябь. Понятно, лещи ушли, больше никто ничего не поймал, и скоро все рыболовы снова переместились к руслу, но в тот день я был единственным, кому удалось поймать четырех лещей!..
…Как возле рыбацкого костра по-настоящему удобно может расположиться на ночь только один человек, так и при ловле хариусов на любом завале у таежной реки имеется одно-единственное удобное для рыбалки место. Мне могут возразить. Мы, мол, ночевали у костра целой компанией, и всем было нормально. Согласен. Летом или осенью, где-нибудь на Украине или в Центральной России — сколько угодно, но на Колыме, когда под тобой полкилометра вечной мерзлоты и вдоль реки всю ночь тянет холодный, как душа предателя, сквозняк, мне даже с родным братом Леней не удавалось поделиться нормальным образом. Оставалось или время от времени меняться местами, или накалить костром прибрежные камни, завалить их ветками кедрового стланика и, завернувшись поплотнее в свитера и куртки, пытаться уснуть на горячем, словно сковорода, ложе.
Примерно так и с хариусами. На Буюнде, где я рыбачил после приезда на Колыму, всего четыре удобных для рыбалки места: Галушка, Скала, Яранга и Кресты. В этих местах Буюнда нагромоздила завалы из вырванных с корнями лиственниц и чозений. Возле каждого завала — яма, в которой стоят хариусы, а в конце завалов река делает сбойки, куда сносит комаров, на которых эти хариусы охотятся. Удочка на хариуса длинная, привязанная к леске шерстяная мушка — без поплавка и грузила, ветер носит ее, как ему вздумается: даже одному ловить не всегда удобно, а вдвоем — и говорить нечего. К счастью, до поселка километров шестьдесят ухабистой дороги, да еще километра три пробираться пешком. Не удивительно, что за три первых рыбалки я никого, кроме медведей да диких оленей, здесь не встретил.
Самый высокий и уловистый завал Буюнда устроила там, где в нее впадает небольшая речка Галушка. Вот к нему-то я, полный радужных надежд, в очередной выходной и выбрался. Подхожу, а на завале… рыболов. Сердце, понятно, упало. Хоть возвращайся домой. Рыболов же, лишь увидел меня, удочку на бревна пристроил, с завала спустился, сердечно так поздоровался и говорит:
— Молодец, что приехал, а то пришло время уху варить, а одному не хочется. Учти, ловим в один котел.
— Как это? — не понял я.
— Обыкновенно. Всю рыбу в общую кучу, а вечером поделим пополам. Здесь все так делают. А то ведь не рыбалка, а сплошные нервы. На этом завале еще кое-как вдвоем пристроиться можно, а спустимся к Скале или Яранге — даже думать нечего. Да и какое удовольствие от рыбалки, если каждый в свой мешок хариусов прячет? К тому же, одним хариусам моя мушка нравится, другим — твоя. Я это давно заметил…
… В другой раз там же на Колыме я забрался на Горелые озера, но до полдня поймал всего пяток небольших хариусов. Что-то в природе изменилось, вся мошкара сместилась к середине озера, хариусы, понятно, за нею, и без лодки никак к ним было не добраться. Наконец, когда я уже хотел отправляться домой, явились два парня с маленькой, едва больше обыкновенного тазика, лодкой. Один забрался в эту лодку, затиснул между колен удилище и, аккуратно загребая похожими на теннисные ракетки веслами, отправился по озеру. Наживленная кузнечиком мормышка держится на десятисантиметровой глубине, привязанная чуть выше мушка скользит по поверхности. Не проплыл сидевший в лодке-тазике парень и десяти метров, как кончик удилища у него затрепетал, и вскоре он бросил себе под ноги довольно крупного хариуса.
Через полчаса на рыбалку в лодке-тазике отправился его товарищ, а потом подошла и моя очередь. Я не просился в их компанию, просто стоял на берегу и смотрел, как это здорово у них получается. Они сами подозвали меня, объяснили, как нужно сидеть, чтобы не перевернуться, дали весла, баночку с кузнечиками и подтолкнули на глубину.
Так мы до самых сумерек втроем и рыбачили, затем разделили рыбу на три кучки и разошлись. Парни были из другого поселка, и я их больше не встречал, но светлую память о той рыбалке и тех рыболовах храню до сих пор. Помню, фамилия одного из них — Репа, и по разговору я понял, что он недавно освободился из заключения, а Сергей — так звали второго — его и подначивал:
— Посадил дед Репу, Репа освободился и убил деда.
Репа смеялся, и мы смеялись вместе с ним…
… Кстати, там же, на Колыме, рядом с Магаданом есть бухта Гертнера, куда зимой на выходные выбирается до тысячи рыболовов. Приходят пешком, добираются на легковушках и автобусах. Даже автолавка выезжает. Ярмарка, да и только! Ловят на самодельные крючки без бородок, а вместо наживки маленький пучок цветных ниток. В полутораметровом льду пробуришь две лунки, опустишь эти крючки и равномерным движением гоняешь их вверх-вниз, пока не почувствуешь тяжесть схватившей крючок корюшки. Глубина — метров пятнадцать, крючок, повторяю, без бородки, вот и машешь руками, словно мельница крыльями, чтобы успеть эту корюшку выхватить из лунки.
Корюшка, известно, любит держаться стаей. Значит, если в каком-то месте рыболов руками замахал, там и вся стая. Мгновенно целая армия рыболовов подхватывает свои снасти и несется к этому мужику, чтобы захватить стаю на месте. Топот, конечно, шум от режущих морской лед буров. Косяк на месте не задерживается, и скоро, выхватив по две — три корюшки, рыболовы устремляются к очередному удачливому своему коллеге. Тому, конечно, в душе обидно, но вида не кажет, тем более что сам через какое-то время будет высматривать, где косяк гуляет. Высматривать, конечно, по машущим руками рыболовам. Многие для этого вооружаются биноклями и подзорными трубами, некоторые захватывают не умеющих рыбачить, но зато глазастых домочадцев. Не побегаешь — не поймаешь.
Но главное не в этом. Главное — все это происходит в атмосфере любви, всепрощенчества и даже какого-то восторга. Восторг от того, что собрались все вместе, никого не пугает пронизывающий на тридцатиградусном морозе ветер, и, конечно же, от того, что сегодня вечером вся семья полакомится самой вкусной для магаданцев рыбой — пахнущей свежими огурцами, сладкой на вкус корюшкой…
… Минувшей зимой я рыбачил на Карельском перешейке. В ста километрах от Петербурга есть поселок Отрадное, вот на раскинувшееся рядом с ним озеро я и выбрался. Ловлю на тесто, таскаю плотвичек немногим более пальца. И вдруг пришло мне в голову, что таких же плотвичек мы в Запорожье ловили на сало. Там, понятно, Украина. На сало даже лещи с карпами клюют, почему не попробовать. Нарезал кусочков сала со спичечную головку, насадил — и в лунку. Сразу же клюнуло, да тяжеленькое. Попалась плотва граммов на двести, желтая, словно бронзовая. Следом вторая.
— Мужики! — кричу сидящим неподалеку рыболовам. — Плотва на сало пошла. Кто желает, может у меня взять.
Кто-то оставил мое сообщение без внимания, но были и такие, что подошли, взяли кусочки моей насадки. А часа через три, когда мы в ожидании электрички собрались на платформе, ко мне подошел молодой мужик и очень серьезно сказал:
— Слушай, дед, ты больше так не делай, а то тебя могут побить. У нас народ серьезный. Зачем поднял крик, что клюет на сало? Ловишь — лови себе, а кричать вот так у нас не принято…
Но, может быть, все потому, что здесь вообще не принято как-то особенно брататься с мало знакомыми людьми. Когда-то эта земля принадлежала финнам, а они свои хутора строили в нескольких километрах друг от друга. Вот аура какой-то особой самостоятельности, не совсем понятного нам уважения к независимости соседа в этих местах и сохранилась. Ведь за все время, сколько я рыбачил в тех краях, меня ни разу никто не то что не обурил, даже не устроился рыбачить ближе тридцати метров. Да что там рыбачить!
Километрах в пяти от Отрадного есть озеро Соловьевское. Дорога туда неблизкая, но плотва крупнее. И что интересно: тамошние рыболовы с восторгом и даже с чувством законной гордости показывали мне остатки линии Маннергейма. Когда же я заводил разговор о рыбалке, они скучнели, и, как ни старался, ни с одним из них дружбы у меня не получилось.
Как-то выбрался я на Соловьевское. Рыболовов ни одного. То ли рабочий день виноват, то ли где-то в другом месте рыба пошла. Сижу у лунки, клев неважный, вот и мечтаю: скорее бы кто-нибудь из местных подошел, уж они то знают, где в эту пору держится рыба.
Наконец, в дальнем конце озера замечаю двух направляющихся в мою сторону рыболовов. Примерно в полукилометре от меня они остановились, пробурили лунки, уселись рыбачить. Но клева, наверное, не было. Минут через двадцать они снялись и направились ко мне. Я уже придумал слова, которые скажу им, и сам похвалил себя за то, что захватил термос чая и будет чем их угостить. Но здесь качнулся поплавок и на какое-то время полностью завладел моим вниманием. Когда, наконец, выудив небольшую плотвичку, я посмотрел, куда девались мои рыболовы, увидел только их спины. По следам на свежем снегу было видно, что они метрах в пятидесяти от меня отвернули в сторону. Теперь же, описав полукруг, они удалялись к врезающемуся в озеро мыску…
Я не зря сказал об особой, присущей каждой территории ауре, влияющей на поведение рыболовов. Ведь на Колыме, где рыболовы, не в пример другим, с готовностью делятся и уловистым местом, и рыболовными снастями, и даже уловом, коренного населения — эвенов и коряков — очень мало: процента два, не больше. Остальные пришлые. И не какие-то сосланные сюда бывшие заключенные. Их время уже прошло. Чаще всего это начитавшиеся Джека Лондона и Арсеньева романтики, просто неугомонные люди, которым тесно в перенаселенной Европе. Нет, не нужно думать, что из каждой области России на Колыму прибыло примерно одинаковое количество людей. Русские преобладают из Москвы, Ленинграда, Ставрополя, с Кубани, украинцев больше всего из Донецка.
Так вот, эти два процента коренного населения всегда считали улов одного рыболова добычей всего стойбища. Как-то я почти месяц прожил на оленеводческом стойбище на реке Омолон. С рыбой там не очень, да и эвены и коряки, кочующие в тех местах, не такие уж и рыбаки. Вот когда рыба стоит в реке в три слоя и заброшенный в воду невод невозможно из-за большого улова вытащить на берег — тогда другое дело. А нет — едят оленину, белку или привезенного из магазина минтая. Прилетел я к ним в ноябре, когда морозы за сорок, и с огорчением узнал, что рыбы нет и ловить негде. Вечером отправился к ручью за водой и при свете северного сияния увидел, как вглубь проруби метнулась какая-то тень. Принес воду и говорю хозяйке яранги бабушке Мэлгынковав:
— Там в проруби выдра плавает. Нужно капкан поставить.
— Нет, — отвечает бабушка Мэлгынковав, — это не выдра. Это мальма. Ее там всегда много. От этого и ручей называется Мальмачан.
— Почему же вы ее не ловите? — спрашиваю.
— Как ловить? Лед толстый. Сетку негде ставить. Летом будем ловить.
— Я быстро соорудил из консервной банки, куска свинца и связки приготовленных на хариуса крючков блесну и при все том же северном сиянии натаскал мальмы почти полмешка.
На стойбище, кроме нашей, стояло еще четыре яранги. И, хотя была глухая ночь, бабушка Мэлгынковав не угомонилась до тех пор, пока не разнесла мой улов по всему стойбищу, оставив нам всего две или три рыбы. Но главное не в этом, главное в том, что на второй день дед Хэччо из соседней яранги сказал мне:
— Мэлгынковав сегодня самая счастливая. С тех пор, как умер ее муж, ей ни разу не удавалось угостить все стойбище рыбой. Раньше она из-за этого очень переживала, а теперь самая счастливая…
И еще. Когда один из молодых пастухов проведал о моей рыбалке, без всякого согласования со мной взял прислоненную к яранге удочку и отправился рыбачить, это меня как-то царапнуло. Мне бы радоваться, что научил аборигенов ловить мальму зимой, а сам почему-то обиделся. Все-таки хохол сидит во мне крепко, и я намного ближе к тем рыболовам с Кушугумовского водохранилища, которые, вместо того чтобы взять багорик да помочь мне вытащить из лунки двухкилограммового леща, бросились наперегонки прорубать свои лунки.
Но, наверное, в этом есть своя правда. Ведь рыбалка — это соревнование, турнир, конкурс и еще что угодно из набора самых азартных и удивительных в мире игр. Победить каждому хочется, но вот приз этих игр — пойманную рыбу — мы по-рыцарски вручаем нашим мамам, женам, бабушке Мэлгынковав, соседям, знакомым — всем, уважением и любовью которых мы дорожим. И удивительнее всего, что их восторг и благодарность являются, может быть, самым дорогим добытым на рыбалке трофеем.
Автор: С.Олефир
Фото: П.Скуратов
Этот полемический материал Станислава Олефира был опубликован в номере 4/2002 «Российского рыболовного журнала». Воспроизводится по материалам редакционного архива.