Синее, синее небо, яркое солнце над бескрайней голубой ширью Куйто, и, словно эскадра кораблей на рейде, вереница каменистых, таежных островов в голубоватой дымке. Непривычно теплый ветер приносит откуда-то издалека запах хвои и дыма от дальних рыбацких костров. Кажется, что и не осень вовсе, а лето вернулось нежданно-негаданно в этот приполярный озерный край, и только золото березок да пурпур осинок говорят о том, что лето давно ушло и вот-вот налетят на землю древней Калевалы хмурые облака, принесут злые шторма и холодные затяжные дожди.
Мы с Эйно, племянником старого рыбака Вилхо, когда-то впервые познакомившего меня с великим Куйто — озером, по которому, согласно северному эпосу, плавал со своими друзьями мудрый Вяйнемяйнен, — сидим у костерка на острове, куда он привез меня, уверяя, что тут рыбы полно всякой. Сидеть хорошо, погода — лучше и желать трудно, а вот рыба не берет. Будь у меня с собой черви, уж окуней да плотвы я бы в любом случае наловил, но червей нет, я послушался Эйно и взял только спиннинг. А в результате с рассвета до обеда обошел весь остров, оборвал в камнях и корягах с десяток хороших блесен, а поймал пяток щурят-челноков да трех окуней граммов по триста-четыреста. Улов по здешним понятиям никудышный.
Эйно расстроен, пожалуй, больше меня. Он курит свою коротенькую трубочку и ковыряет палочкой угли костра.
— Не надо обижаться, пойко. Эйно тут не при чем. Рипа тут есть, много рипа. Может, блесны твои плохие? Хочешь, я тебе свои дам? А может, лучше поедем со мной лоха ловить? Вот пообедаем и поедем. Посмотришь, как его на наши, карельские блесны ловят. Только еще сетку протрясем, которую я на ряпушку поставил. Десятка два ряпушек попадется — нам с тобой и хватит.
Я посмотрел на него с недоумением. Лоха (так карелы называют лосося) в озере ловят с катера, отпуская на бревешке длинную (метров на пятьдесят) проволоку с привязанными к ней пятиметровыми поводками с блеснами. У нас для такой ловли ничего с собой не было. Ловят лосося иногда и в реках, впадающих в Куйто, хотя это и запрещено.
— Та, та, Василич! Эйно не врет. И о том, что рыбы здесь всякой много, не врал. Что делать, если сегодня у рыбы выходной? Стоит где-то и кушать не хочет. А лох — другое дело. Лох здесь на мелкий вода не живет. А на глубокий вода все равно, какой погода наверху. Надо только место найти, где лох ходит. Там он кушать будет! Эйно такой место знает. Только твои блесны, пойко, лох хватать не будет. У нас свои, от дедов-прадедов наших, проверенные. Чужим их не давали, потому о них никто и не знает. А тебе можно, ты за наши леса, за деревни наши не раз вступался, своим стал для калевальских карелов.
Эйно ушел в стоящую на берегу старую кямппя и вскоре вернулся с потемневшим от времени берестяным пестерем. Он вытряхнул из пестеря завернутую в тряпицу деревянную коробку, похожую на пенал. В коробке лежали потускневшие блесны довольно странного вида.
— Эх, давно я на них не рыбачил, крючки совсем поржавели… — сокрушенно вздохнул Эйно, начищая блесны песком с золой. Сквозь черноту окисла тускло сверкнуло серебро.
— Видишь, какие у нас блесны, пойко? — усмехнулся Эйно. — Не похожие на твои? Я тебе и говорил, что другие они. У финнов похожие есть, но не такие. А эти, не гляди что тяжелые да горбатые, лох их любит. Там, где мы с тобой ловить будем, только такие и нужны. Давай, отвязывай свою блесну, вот эту привязывай.
Он протянул мне тяжелую, довольно неуклюжую блесну, отлитую из олова, с приклепанной серебряной пластинкой и двумя крупными коваными крючками, припаянными как у мормышки — вверх жалом. Я посмотрел на них с некоторым сомнением, но спорить не стал, предоставив всю инициативу в этой ловле Эйно.
У ближней луды мы проверили поставленные с вечера ряпушковые сети, вытряхнули в лодку штук тридцать попавшихся серебристых пятнистых рыбешек, похожих на небольших узеньких ельцов, и Эйно, довольно улыбнувшись, направил лодку в привольную ширь озера.
Где и как он собирался ловить, было для меня загадкой. Озеро медленно и спокойно колыхалось пологой волной, берега его терялись в синеватом мареве. Но Эйно, ориентируясь, должно быть, по темнеющим вдали островам, уверенно вел лодку к какому-то одному ему известному месту. Наконец, он заглушил мотор.
Непривычная солнечная озерная тишина оглушила меня. Плеск волн в борт лодки и поскрипывание лодочных скамеек казались непривычно громкими. Эйно озорно глянул на меня и рассмеялся.
— Не пугайся озера, пойко! Оно сегодня доброе. Давай, бери весла, грести будешь. Где скажу — табань, останови. Каким скажу — тем греби. Добро, пойко? Я ловить буду, а ты смотри, как надо. Леска у тебя крепкий? Со слабой леской тут делать нечего.
Сначала Эйно опустил на лесе груз-глубиномер и минут пятнадцать я, повинуясь его командам, греб то влево, то вправо, то назад, то вперед, пока он, наконец, не скомандовал:
— Табань, пойко! Здесь ловить начнем.
Эйно выбрал одну из снулых ряпушек и вздел ее на крючки блесны. Опустив блесну с ряпушкой в глубину, он скомандовал мне:
— Давай вперед помалу! Еще ударь. Обоими, да посильнее!
Мы поплыли куда-то, потом развернулись, поплыли в обратном направлении, свернули вправо. Эйно плавно поднимал и опускал к воде вершинку спиннингового удилища, играя в глубине блесной. И от этого монотонного плавания по безбрежной озерной шири меня начало клонить в сон. Я стал «клевать носом» и не заметил, как схватил блесну первый лосось. Вероятно, поклевка, а точнее хватка, первой рыбины была очень сильной и резкой. Эйно даже откинулся в лодке всем корпусом, стараясь удержать в руках «клюнувший» вершинкой в воду спиннинг. Сорвавшаяся с тормоза катушка крутилась с бешеной скоростью.
— Тормози катушку, Эйно! Сейчас «борода» будет, и хана леске, оборвет! — крикнул я ему, видя, что он несколько растерялся от неожиданности. Опомнившись, Эйно что было сил прижал ладонью барабан катушки. И вовремя. Леса перестала натягиваться и провисла. Потихоньку он стал подматывать ее, дуя на окровавленные пальцы.
— Шибко большой лох схватил, пойко! — подмигнул он мне. — Ты счастливый, Василич!
Я не раз замечал, что нельзя раньше времени о попавшейся рыбе говорить. Это старое рыбацкое суеверие в полной мере оправдалось и на этот раз. Рыбина там, в глубине, словно опомнившись, вновь рванула лесу. Слабо заторможенная катушка дала «перебежку», леса перехлестнулась, последовал рывок, и все закончилось.
Распутав и подмотав леску, Эйно достал блесну и охнул.
— Вот сатана перккеля!
Большой кованый крючок блесны был сломан. Эйно дрожащими руками достал из кармана штормовки трубочку и закурил. Потом промыл в воде окровавленные пальцы левой руки и протянул мне снасть.
— Держи, пойко. Теперь ты ловить будешь. Только выбери блесну, у которой крючки не ржавые. Видел, как я ловил? Вот и ты так же делай. Ряпушку хорошенько на крючки сажай, чтобы не слетела.
Сон словно рукой сняло, я опустил блесну с наживленной рыбкой в темную глубину. По тому, сколько лески сошло с катушки, я понял, что глубина здесь метров десять-одиннадцать. Наконец, блесна стукнулась о жесткое, каменистое или галечное, дно.
— Добро, пойко! Начинай играть! Так, так, не резко дергай, спокойнее, — советовал Эйно, тихонько подгребая веслами, стараясь не стукнуть ими о борт.
Сколько мы проплыли, не знаю. Может, и с полкилометра. У меня уж рука стала уставать от монотонного покачивания спиннинговым удилищем. Глубина озера заметно уменьшилась, похоже, что начиналась очередная луда. И тут удилище резко рвануло у меня из рук. При таком рывке можно бы, наверное, и не подсекать, но я подсек. А лосось там, в глубине, помчался прочь. Но я учел ошибку Эйно и постоянно притормаживал катушку, не давая лесе слабины, а Эйно помогал мне, стараясь гасить рывки рыбы движением лодки. И все же лосось дважды выбирал у меня метров по двадцать лесы, прежде чем мне удалось подвести его к лодке, где Эйно подхватил его багориком и перевалил через борт в лодку. Теперь можно было и передохнуть.
— Ну что, пойко, прав ли Эйно, когда говорил тебе, что вся другой рыба тьфу, дрянь в сравнении с лохом?! — усмехался довольный Эйно, раскуривая потухшую трубочку. — Лох — король в озере. Самый сильный, самый красивый!
Пойманный лосось и впрямь был хорош. Толстый и длинный, с серебристо-стальной спиной, с темными пятнышками по бокам, с широким зубастым ртом, он мне очень напомнил тайменей, которых довелось ловить на Ка-Хеме, хотя и сильно отличался от них. В пойманном мною лососе было килограммов семь-восемь, но по силе сопротивления, могучим, стремительным рывкам он, пожалуй, не уступил бы и пудовому тайменю.
— Давай, давай ловить, пойко! — торопит тем временем Эйно. — Один лох попался — где-то и второй там!
— Подожди, — говорю, — передохнем немножко. А лучше сам лови.
Мы снова поменялись местами. Эйно взял у меня удилище, а я пересел за весла. С момента поимки моего лосося прошло не менее получаса. Раза два блесна задевала за что-то на дне, и мы возвращались, чтобы отцепить ее. Но хваток лосося больше не было. Эйно сердился. Мы меняли курс, то заплывая на большие глубины, то наплывая на подводные луды, где глубина не достигала и пяти метров. Поплыли ближе к островам, и в этот момент произошел резкий рывок. Эйно был наготове. Он удержал удилище и не резко подсек.
Лосось «сел» крепко. Он то ходил в глубине, которая здесь была всего метров пять-шесть, то свечкой выскакивал в воздух, взлетая метра на полтора над поверхностью озера, но сорваться с крючков блесны не смог. Наконец, после довольно напряженной борьбы и эта рыбина оказалась в лодке. Второй лосось был чуть короче первого, но такой же мощный, будто из металла отлитый.
Больше мы не рыбачили, а направились к своему острову. Эйно был доволен рыбалкой, я тоже. Он попыхивал трубочкой, щурился от блеска волн, щедро окрашенных закатным солнышком в золотые и алые тона, и улыбался. И было от чего — это была настоящая рыбалка, какую помнят годами.
— Ну как, пойко, ты теперь не сердишься на Эйно? Поймать такого лоха редко кому удается. А Эйно знает, где настоящий лох живет. Другие рыбаки рады и небольшого лоха поймать на кивиткалу. Зимой друзей угощать будут и хвастаться. А таких лохов только мой дед да отец ловить умели. Ну и я тоже.
Он с гордостью погладил толстые спины лежащих в лодке лососей. — Хочешь, я из твоего лоха кивиткалу сделаю? Вкуснятина!
— Нет, нет! Ты что? — не на шутку напугался я того, что великолепный лосось превратится в груду пахнущей тухлятиной, разваливающейся в руках рыбы, которая почему-то нравится северным карелам. — Нет, Эйно. Я совсем не люблю кивиткалу. У нас так готовить рыбу не принято. Лучше я его хорошенько посолю, да с чесночком, с перчиком и — в холодильник… Вот это я понимаю, а кивиткала не по мне.
Эйно рассмеялся.
— Все-таки ты, Василич, так и не привык к еде карельской. Даже ряпушка отварная с картошечкой не по тебе. А кивиткала и вовсе. И опять ты в дальние края собрался. А разве у нас плохо? Тебя здесь знают, уважают, а ты уезжать надумал… Зря.
Я невольно удивился, как это он узнал о том, что меня снова пригласили в Туву, организовывать первую в республике районную газету на русском языке? Ведь об этом лишь день назад мы говорили с редактором Калевальской газеты. И вдруг известно об этом уже и на другом краю района? Но дипломатично смолчал. Как-то неудобно показалось говорить об этом в такой день.
— Ладно, чего об этом, — махнул рукой Эйно. — Жалко, что не хочешь здесь оставаться. — А я вот тоже сколько лет ходил механиком на сухогрузе, в разных краях побывал, а лучше нашего северного края не нашел. Мое тут все. И Куйто наше лучше всяких теплых морей.
На берегу мы распластовали и подсолили пойманных лососей. В том, что был чуть меньше, оказалось литра два крупной розоватой икры. Эйно чуть подсолил икру и предложил мне попробовать ее. Признаться, я не нашел в ней ничего особенно вкусного, и он снова усмехнулся.
— Хороший ты мужик, пойко Василич, но не карел. К своему привык. Да оно так и должно быть — каждый у своего болота вырос.
На островах огромного озера, продуваемых всеми ветрами, благодать — гнуса нет совершенно, тогда как в береговой тайге сейчас еще комарья и мошки полно. Мы сидели у костерка, глядя на алую от заката озерную ширь, и каждый думал о своем.
— Жалко, не удастся нам с тобой еще лохов половить. Я ведь много мест знаю, где крупный лох держится, — вздохнул Эйно. — Хотел я тебе блесну лоховую подарить, но ни к чему это. Тебе на них все равно не рыбачить. — Я в ответ лишь молча кивнул. Все уже было сказано. А что-то отрицать, обманывать этого прямого и простодушного человека мне не хотелось. За годы работы и жизни в краю древней Калевалы я узнал карелов и глубоко уважал их характер — прямой, бесхитростный, честный. А волны Куйто с тихим шорохом набегали на берег и снова отбегали прочь в его алую ширь.
Заканчивая рассказ о том, как мне довелось ловить на озере Куйто лососей, я все же хочу по памяти рассказать о том, на какие блесны ловили мы с Эйно. Я думаю, что даже и узнав об этом, он не обидится на меня, ведь места, где держится крупный лосось, не так-то просто найти. А в других местах можно поймать лосося на два-три килограмма. И это будет удачей. Так что я вполне могу рассказать об этом семейном секрете Эйно.
Лососевые блесны эти отливаются из олова (свинцовые малопригодны, так как быстро тускнеют и слишком тяжелы) в столовой ложке. На плоскую (верхнюю) часть блесны припаивается серебряная пластина, в которую впаивается крепкий и острый крючок 15–17 мм в изгибе. В хвостовую часть блесны так же впаивается крючок еще большего размера с длинным цевьем. Крючки должны быть прямыми, без отгиба жала в сторону. Это необходимо для того, чтобы удобнее было наживлять на них рыбку (ряпушку или ельца). Словом, блесна эта очень похожа на крупную мормышку с крючками, впаянными в сторону ее наибольшей толщины. Примерные размеры лососевой донной блесны 8х4х1,5см.
Привязывается блесна за прочное паяное колечко в ее головной (тонкой) части. Вертлюжок обычно не ставится, так как блесна не должна перевертываться. Размеры наживляемой на блесну рыбки 10–12 см. При этом хвостик ее немного загибается вверх (по загибу крючка).
Для ловли на лососевую блесну выбирают места с каменистым или галечным дном и глубиной от 5–7 до 25 метров. Ловятся на подобную блесну лосось и палия, реже крупная форель и сиг-лудога.
Игра довольно простая. Опустив блесну на дно, слегка шевелят ею, затем начинают плавный ступенчатый подъем. А вот катушка здесь лучше подходит инерционная, простая (большая, морская) или мультипликаторная. Леса выбирается прочная, с разрывной нагрузкой не менее 20 кг, и на катушке ее должно быть не менее 100 метров, так как иной раз рыба выбирает до 30–50 метров.
Вот такая она, блесна из старого карельского пестеря.
Пояснения
Пестерь — рыбацкая сумка через плечо, сплетенная из полосок бересты.
Луда — каменистая отмель в озере.
Автор: В.Назаров
Фото А.Васильева
Этот рассказ В.В.Назарова был опубликован в номере 5-6/2008 «Рыболовного журнала». Воспроизводится с согласия автора по материалам редакционного архива.