«Почему действия браконьеров приводят нас в ярость? Не потому ли, что они портят нам рыбалку в нашей любимой реке? Или лишают нас потенциальной возможности успешно половить в водоеме, который нам почему-либо дорог, хотя на самом деле мы там никогда не окажемся?» — Этот вопрос Дмитрия Баличева в редакционной статье вынуждает меня поспорить с ним и в то же время позавидовать ему. Неужели он встречал рыболова, которому ни разу в жизни не довелось нарушить правила рыболовства, то есть не быть браконьером?! Лично мне не повезло. Я уверен, это клеймо тайно или явно носит практически каждый рыболов. Но тайно — это еще куда ни шло, а вот если в небольшой поселок, где ты работаешь учителем, на имя директора школы или в поселковый совет приходит бумага, сообщающая, что ты браконьерничал, тогда взвоешь.
Мы с Володей Молоковым никогда не считали себя браконьерами. Браконьер — это который с сетью или динамитом, а у нас удочки! К тому же, рыбалка — это, пусть даже с нарушением правил, прежде всего труд. Нередко на износ, до изнеможения, до потери сознания. Даже у нас на Колыме чтобы добраться до уловистого места, нужно отмерить не один десяток километров.
Помню, 20 апреля от трассы до озера Ульбука мы пробивали лыжню 17 часов! Снег глубокий, рыхлый. Оставленный нами след больше напоминал отрытую во весь рост траншею. Пахали так, что не только рубашки и свитеры, но и куртки были мокрыми от пота. Пробились, но даже полутораметрового бура не хватило, чтобы пробурить во льду лунку. Пришлось рубить топором. Выдолбили три похожих на окоп новобранца майны и … Не поймали ни одной рыбешки. Даже поклевки не видели.
Потом, 27 апреля, 1 и 9 мая дорога была ничуть не легче, но за все три выхода даже сторожок не качнуло. Наконец, 15 мая Володя поймал четырех стограммовых хариусов, а я шесть, а еще через два дня в один присест натаскали встроенные в рюкзаки коробки доверху. Это ровно по двадцать килограммов на брата, да еще килограмма по два отложили в пакетики — угостить шофера, который подбросит нас домой, когда выберемся на трассу.
Конечно, 22 килограмма хариусов за одну рыбалку — это настоящее браконьерство, но найдите того, кто возьмется перетащить наш улов хотя бы через Ульбукский перевал, а до трассы таких перевалов три! Не зря же, пока снег, на Ульбуку кроме нас с Молоковым не ходит никто. А так как сугробы там лежат до середины июля, а новая зима начинается в августе, желающих составить нам компанию не находилось. Многие нам завидовали, называли торбохватами и жадными хохлами, но браконьерами — никогда.
И жили бы мы без этого клейма, если бы не Лева Пардон. Этого японско-немецкого шпиона, по мнению Молокова, не расстреляли только потому, что до ареста он не успел устроить ни одной нормальной диверсии, зато всех знакомых шпионов заложил с великим восторгом. Отсидев в колымских лагерях двадцать пять лет, он остался в нашем поселке фотографом. Но, наверное, те, кто учил его собирать информацию, не зря хлеб ели. Не вылезая из своего фотоателье, Лева всегда знал вся и все. Он-то и сообщил Молокову, что недавно прапорщики из колонии поселения ездили на реку Яма смотреть лес под заготовку бревен и привезли несколько мешков мальмы. А главное — они поймали там никем доселе не виданную рыбу топь. Водится эта топь в тамошнем озере, ни на что не клюет, и никто бы о ней не знал, но осенью она выходит в ручьи, и там можно ее ловить голыми руками. У прапорщиков с собой никаких снастей, так они загнули крючком проволоку и вытащили на берег красавицу килограммов на пять. Теперь собираются порыбачить по-настоящему и, если желаем, могут прихватить нас.
Яма — это далеко от нашего поселка. Реки, на которых нам с Молоковым доводилось рыбачить, впадают в Ледовитый океан, Яма — в Охотское море. Там растет ель, скачут лягушки и поднимаются на нерест гольцы и лососи. Правда, дорога туда — сплошные перевалы да каменные россыпи, но прапорщики-то пробились!
…То, что затея этих мужиков воровская, я понял сразу, как только они предупредили нас особо о предстоящей рыбалке не распространяться, а выезд наметили на 12 часов ночи. Я даже не удивился, когда вместо удочек увидел в «автозаке», который должен был везти нас на Яму, большую кучу сетей, стальные колья, кувалды и бухты веревок. Но ничего такого, о чем пишет в своей статье Дмитрий Баличев, по отношению к браконьерскому замыслу наших попутчиков у меня не возникло. Главным было, что скоро благодаря им мне представится возможность ловить в новых местах неизвестную мне рыбу, а за это я простил бы своим спутникам и ящик динамита.
…Ехали долго, зато весело. Пили водку, пели «Будь проклята ты, Колыма», травили байки. Когда «автозак» застревал, мы вылезали и — где руками, где домкратом — помогали ему выбраться из колдобины, а затем торопились занять свои камеры. Иногда приходилось пилить деревья. Несколько раз вытаскивали «автозак» с помощью лебедки. Наконец, к вечеру следующего дня прибыли к стоящей на берегу Ямы избушке. Это оказалось довольно хлипкое, слепленное из досок и кусков толя строение. Прапорщики объяснили мне, что каждую весну рыбнадзор сжигает все стоящие вдоль Ямы избушки. Вот эту на их памяти сжигали уже раз пять. Я, как только все рассмотрел, объявил Молокову, что с утра строим свою избушку. У нас с собой печка, небольшое окно, дверь, а вместо крыши — большой кусок брезента с жестяной разделкой под трубу. Когда в поселке принимаются что-нибудь ломать, мы тащим окна-двери к Молокову на ферму, а оттуда в тайгу. Чем терпеть тесноту, лучше потратить время на строительство персональной избушки.
Обычно, добравшись до реки или озера, мы с Молоковым сначала оборудуем пристанище, перекусываем, гоняем чаи, иногда какое-то время валяемся у костра и только потом расчехляем удочки. Здесь же, в полной темноте, даже не потрудившись разжечь костер, обули сапоги-болотки, собрали сети, веревки, колья и, прихватив кувалду, отправились перегораживать реку. Все деловые, сосредоточенные, словно на боевом задании. Одно слово — прапорщики! Если их что и тревожило, так это поднимается еще мальма на нерест, или возвращается в море. Если поднимается, ловушку-морду нужно ставить со стороны истока, если спускается — со стороны устья.
Какое-то время шли берегом реки, потом брели по широкому перекату, наконец завернули в протоку. Рискуя остаться без пальцев, почти на ощупь заколачивали в каменистое дно протоки колья, натягивали веревку, крепили сеть. Концы веревок привязали к растущим по берегам лиственницам, пристроили напротив узкого прохода морду и отправились назад.
Возвратившись к избушке, развели костер, ужинаем. Все ведут себя спокойно, а мне не терпится. Хочется знать, что творится у поставленной нами перегородки. Наконец, не выдержал и спросил прапорщиков, можно ли сходить проверить. Те не возражали, только советовали прихватить ружье. Здесь медведи. Река шумит, можно запросто наткнуться.
У перегородки тишина, лишь погулькивает вода, огибая колья. Присвечиваю и вижу в морде три стоящие рядом мальмы. Попались! С другой стороны перегородки таких рыб семь или восемь. Плавают, тычутся носами в сетку. Значит, рыба уже спускается и нужно разворачивать морду ей навстречу.
Возвращаюсь к избушке и рассказываю все мужикам. Те всполошились: за три часа всего три мальмины! Не иначе, внизу кто-то перегородил Яму и рыба не может к нам пробиться. Нужно сейчас же пускать «торпеды»!
Снова гурьбой, только теперь с топорами и пилами, отправляемся к протоке. Немного ниже того места, где она сливается с Ямой, валим лиственницы и сталкиваем в воду. Они выруливают на стрежень и, ощетинившись специально оставленными сучьями, несутся по реке к поставленным где-то там в низовьях сетям. Одной такой «торпеды» хватит, чтобы разнести любую перегородку, а мы отправили десятка два. Представляю себе, какой там шорох!
К утру мальма пошла, и скоро прапорщики притащили к избушке полмешка пойманной рыбы. Настроение сразу поднялось, все радовались и подсчитывали, сколько мальмы можно взять за неделю, но здесь явился Молоков и сообщил, что в нашу перегородку врезались три «торпеды». Да большие! Ударило так, что согнуло выкованные из стальной арматуры колья. Правда, веревки выдержали, но часть кольев, сети и морду придется менять. Значит, выше нас тоже стоят рыбаки, тоже хотят мальмы и тоже запаслись топорами и пилами…
Мы с Молоковым не стали помогать прапорщикам, а собрали из сухих листвинничек небольшой плот, пристроили на него свое имущество и потащили против течения. В паре километров от стоянки прапорщиков струился мелкий, буквально по щиколотку, перекат, за ним был небольшой плес, а дальше крутая излучина, за которой Яма несется, как всякая северная река — с шумом, порогами и пеной. Когда-то у плеса стояла избушка. Ее тоже сожгли, но восстанавливать никто не стал. Вот там-то мы и решили обосноваться.
Прапорщики против нашего ухода не возражали. Они приехали рыбачить своей компанией, а может просто не хотели делиться пойманной рыбой. Мы-то им нужны были лишь для того, чтобы помочь пробиться сюда «автозаку». Домой тоже потащим.
Через какой-то час были у плеса. Позавтракали, немного повалялись на спальных мешках и принялись сооружать избушку. Мы решили не трогать пожарище, а поднялись на террасу и облюбовали лужайку под двумя высокими лиственницами. К полудню вывели стены и навесили дверь, где-то к пяти — натянули брезентовую крышу. Молоков остался устанавливать печку, а я собрал спиннинговую снасть и спустился к реке. Солнце клонилось к сопкам, косые его лучи просвечивали неглубокий плес, и я мог разглядеть суетившихся у самого дна рыб. Одна стайка держалась рядом с берегом, две — немного мористей. В центре каждой стайки стояла небольшая серая самочка, а вокруг нее вертели карусель раскрашенные в алый цвет самцы-пожарники. Самцы раза в два, а то и в три крупнее самочек, и их по пять — шесть в каждой стайке. Прапорщики рассказывали: обычно возле самочки держится один «пожарник». Самочка, значит, стоит и ждет, когда созреет икра, а этот, прижавшись к ней, стимулирует ее и, в свою очередь, ждет времени, когда нужно будет поливать икру молоками. Такие самцы довольно спокойные и на блесну почти не обращают внимания. Но беда в том, что икра мальмы ничуть не уступает икре лососей. Такая же красная и вкусная. Вывозить рыбу отсюда — себе дороже. Вот рыбаки и отбирают пойманных самочек на икру, а самцов отпускают обратно в реку. Но природа берет свое, и оставшиеся в одиночестве самцы носятся по нерестилищу, пытаясь отвоевать себе новую подружку.
Настраиваю катушку и забрасываю блесну несколько в стороне от ближней стайки. Три «пожарника» наперегонки бросаются к блесне, и скоро самый быстрый оказывается на берегу.
Через пару часов искусственный отбор завершен. Возле каждой самочки осталось по одному «пожарнику». Эти на блесну — никакого внимания. Прижались к своим избранницам и застыли. Только плавники чуть-чуть подрагивают от струй воды. Я собрал разбросанный по берегу улов и понес к избушке…
Ночью был мороз, но я ему только обрадовался. Разложенные под лиственницами «пожарники» нормально застынут, и не нужно будет драть мох, добираясь до вечной мерзлоты. Проснулся от холода, растопил печку и, прихватив фонарик, вышел посмотреть погоду. Небо чистое, звездное. Трава, на которой я разложил улов, покрылась инеем. Ноги сами понесли к плесу. Там было тихо. А вот на перекате что-то поплескивало. Кажется, там застряла мальма. Бегу к избушке, хватаю сачок — и опять к перекату. Буквально в метре от берега, где и воды-то всего чуть-чуть, возятся три мальмы. Здесь река делает небольшой изгиб. Эти красавицы решили спрямить дорогу и попали на мель. Услышав шаги, они заплескались, но скоро притихли, уткнувшись в расселины между камней. Накрываю ближнюю сачком и выбрасываю на траву. Скоро там оказалась еще одна, а вот последняя сумела убежать. Все равно, я с рыбой. Обе мальмы с икрой. Утром Молоков приготовит икру-пятиминутку, и можно считать путину открытой…
Так мы целую неделю и жили. Утром я обходил плес и отлавливал «пожарников», которые прибивались к стоящим на нерестилище парам. Молоков блеснил на другом берегу плеса. Там намного глубже, течение и ничего не разглядеть. Но рыбачил он успешнее меня и кроме «пожарников» умудрился поймать даже трех самочек.
Намахавшись, мы завтракали и отправлялись к озеру ловить топь. Она, как и рассказывал Лева Пардон, стояла в ручье и не обращала на все наши приманки никакого внимания. Большая, синеспинная и желтогубая. Молоков по образованию ветеринарный врач, изучал рыб в институте и объяснил мне, что это голец, который почему-то вырос до невероятных размеров. Может быть, виновата вода, может — корм, а может — радиация. На Колыме когда-то добывали урановую руду, и кто знает, где у нее есть еще выходы?
Кончилось тем, что Молоков сходил к прапорщикам, набрал обрывков сетей и решил пошить небольшой бредень, чтобы эту топь вытащить на берег силком.
Я, значит, укладываю в мешок промороженных «пожарников», Молоков развел на берегу костер, кипятит чай и шьет бредень. Все тихо, спокойно. И вдруг вертолет. Вынырнул из-за излучины реки и, даже не сделав обычного круга, опустился на галечную косу. Тотчас из него выскочила толпа мужиков. Подскочили, меня в одну сторону, Молокова в другую, в мгновенье ока обшманали избушку, нашли документы, ружье, патроны, банку с икрой и начали допрос. Все с пристрастием — с размахиванием пистолетами, с угрозами и на повышенных тонах. Мне полегче, у меня одни пойманные на блесну «пожарники», а у Молокова сеть! Но он быстро нашелся и заявил, что отыскал эти обрывки на берегу и собирался пошить из них мешок под рыбу.
Я сначала растерялся, но затем пришел в себя и принялся в свою очередь орать на мужиков. Я-то в школе целый класс хулиганов перекрикиваю, хоть там орать непедагогично, а здесь моя правда. Мальма не относится к лицензионным рыбам. Мы здесь уже целую неделю, и как ни считайте, а норму не переловили. А то, что за один выход на водоем можно поймать не больше десяти килограммов, так мы в этом лесу живем, здесь наш дом, и пусть подсчитают, сколько раз мы выходили из него к реке. И вообще, пусть обследуют губы каждой рыбины — сразу поймут, что ловили только спиннингом.
Мужик в форменной фуражке и со значком инспектора рыбоохраны на куртке сунул мне под нос свое удостоверение и приказал мужикам заняться «обследованием места нарушения правил рыболовства». Те сразу попрятали пистолеты, рассыпались по тайге, побрели на другой берег Ямы и даже начали копать под лежащей у берега кучей лиственниц. Ничего, понятно, не нашли, но протоколы на нас составили. «За ловлю мальмы браконьерской снастью — мордой».
Бельский, как представился наш визави, объяснил конкретно: «Нарушали, не нарушали — мне какая разница? Пойманная рыба есть, сетка есть, что еще нужно? Скажите спасибо, что улов не изымаем. Только что накрыли ваших соседей, загрузили вертолет рыбой под самую завязку, устали ящики таскать. Если я вас без протокола отпущу, чем, по-вашему, взлет-посадку оправдаю? Вертолет стоит дорого, каждая взлет-посадка на особом учете. Так что подписывайте протокол, не то посажу в вертолет и как злостных браконьеров отправлю в Магадан. А так — приедете домой, внесете в сберкассу по двадцать пять рублей, и всего дела-то. Вы нас лучше чаем угостите, а то во рту пересохло».
Подписали протоколы, выпили по кружке чая, чуток посидели у костра и расстались как будто бы с миром. Но когда поднявшийся над нами вертолет вдруг качнулся и пахнул дымком, а Молоков крикнул мне, что хорошо бы он вместе с Бельским грохнулся в Яму, я согласно закивал головой. «Конечно, неплохо!» Более ненавистного врага, чем этот рыбинспектор, в тот момент нам обоим невозможно было вообразить…
Но если, уважаемый Дмитрий Юрьевич, разобраться, мы с Молоковым только старались выглядеть святее папы римского, а на самом деле были браконьерами. Браконьерскую снасть — морду — вместе с прапорщиками ставили? Ставили. Бредень, чтобы поймать топь, шили? Шили. Даже застрявшую на перекате мальму не надо было трогать. Рыба-то на нерест поднималась, а я ее в сачок! Кстати, по дороге сюда мы несколько раз переезжали своим «автозаком» Яму, и это было браконьерством. Ведь река-то нерестовая, и, вполне возможно, мы катили прямо по икре!
Дальше произошло то, о чем без свидетелей нельзя рассказывать. «Российский рыболовный журнал» — издание серьезное, мои материалы ставят под рубрику «Были», поэтому если кто сомневается в сказанном ниже, отправьте эту публикацию на Колыму в поселок Ола. Там все знают об этой истории и подпишутся под каждым словом.
Года через три после той памятной рыбалки ко мне является Молоков. Глаза горят, прямо подпрыгивает от возбуждения.
«Представляешь! Бельского посадили! Штрафанул какого-то работника прокуратуры, а тот отомстил: подловил на взятке и влепил четыре года. Сегодня утром Бельского привезли в нашу колонию, и ночью зеки устроят ему…!»
У нас при колонии строгого режима была большая свиноферма. Обслуживали ее заключенные, а Молоков этой фермой руководил. Понятно, от зеков поступали на ферму не только помои, но и все новости. Так что сомневаться в сказанном мне не пришло в голову.
Не помню, чем я тогда руководствовался, но тут же посоветовал Молокову расправы над Бельским не допустить, а кланяться начальнику колонии в ноги, обещать ему свиную ляжку или вообще что угодно, но чтобы сегодня же Бельского перевели на свинарник. Он не бандит, не отпетый уголовник, да и нас не очень обидел. Оштрафовал по минимуму, рыбу не отобрал, даже банку с икрой возвратил. И вообще, грех бросать в беде того, с кем пил чай у рыбацкого костра.
В нашей школе работала жена начальника колонии, сам я входил в наблюдательную комиссию при колонии, дружил со многими офицерами, так что рычагов для спасения Бельского хватило. Правда, через месяц, когда я приехал на ферму, выбритый, при костюме и галстуке, и поздоровался с бригадиром свинарей Бельским, он меня не узнал! Уважительно так ответил «Здравствуйте!», подсказал, где мне искать Молокова, и ушел к свиньям…
Никто толком не знал, на самом ли деле виноват Бельский, но Земля круглая, а может, кто-то и на самом деле выстраивает все в определенную цепочку.
Я давно дружу с оленеводами, написал о них две книги, и вот однажды, когда пас оленей со своим давним другом, бригадиром оленеводческой бригады, тот похвастался, что с его помощью посадили рыбинспектора Бельского. Пасли они оленей на морском побережье. Вечером напротив стойбища остановился катер рыбоохраны, и скоро в гости заявился Бельский. Поговорили о жизни, попили чаю, а когда Бельский собрался уходить, ему и вручили мешок с олениной. Перед этим Бельский жаловался, что рыба его команде давно приелась, но зайти в поселок, чтобы купить мяса, не получается. Самый нерест лососей, нужно охранять. Бригадир его олениной и угостил. Это нормально. Пастухи никогда не отпускают гостя без подарка. Но кто-то из команды Бельского доложил куда надо о таком факте. Бельскому инкриминировали взятку, судили и дали четыре года. Бригадир оленеводов присутствовал на суде, куда его специально привозили на вертолете. Он все подтвердил и со спокойной душой улетел к оленям. Оленеводы тоже недолюбливают рыбоохрану, которая запрещает ловить без ее разрешения рыбу. Так что удивляться нечему. Тем более что за это дело бригадиру подарили почти новый карабин и коробку патронов.
Прошло около трех лет. Бельский отбыл часть срока на свиноферме — остальное ему простили за хорошее поведение — и возвратился в поселок Ола, что в тридцати километрах от Магадана. Там дом, жена, дети. К тому времени я стал депутатом областного масштаба и перешел на работу в Магадан. Как-то заглянул к нашим юристам и вижу стопку бумаг с заявлениями на снятие судимости. Верхней оказалась папка Бельского! Бельский собрался уезжать за рубеж, а ехать с судимостью ему туда не светило, вот он и решил восстановить справедливость.
Уже с бывшим его начальником Кильбаухом мы включились в решение этого вопроса. Правда, паровозиком тогда шли Кильбаух и руководитель юристов Дроздов, а я их только поддерживал. Но, так или иначе, вопрос решился, и скоро Кильбаух, Молоков и я приехали в гости к Бельскому отмечать такое событие. С Молоковым и Кильбаухом Бельский обнимался и целовался, мне же всего лишь уважительно пожал руку. Я показал Кильбауху на праздничный стол и многозначительно спросил: «Скажи, здесь на двадцать пять рублей выпивки-закуски будет? А то как мы с тобой взлет-посадку оправдаем? У нас каждая взлет-посадка на особом учете».
Бельский оторопел, вгляделся в меня, повернулся к Молокову, потом снова ко мне, и севшим вдруг голосом проговорил: «Так это я вас? И вы ничего? Господи, пусть отсохнет эта рука, которой я писал протоколы на этих благородных людей!»
Вот так-то, уважаемый Дмитрий Юрьевич. А Вы удивляетесь, почему действия браконьеров приводят нас в ярость…
Автор: Станислав Олефир
Этот рассказ Станислава Михайловича Олефира был опубликован в номере 5/2002 «Российского рыболовного журнала». Воспроизводится по материалам редакционного архива.