В начале ноября над Калевальским краем разгулялся осенний шторм. Порывистый северо-западный ветер нес с Атлантики то холодный дождь, то снежную крупу. Сосны и березы в парке Калевалы кланялись, угрюмо шумя, а в дуплистом стволе сосны Ленротта ветер гудел, как в роге, словно пел еще одну руну из древнего северного эпоса.
С неделю назад здесь уже был белый покров и даже небольшой мороз, но затем дыхание Гольфстрима согнало снег, и теперь все окружающее выглядело особенно мрачно и уныло — ни зима, ни осень…
В такую пору на душе под стать погоде: скверно и тоскливо. Особенно если долго живешь один в холодном, продуваемом ветром гостиничном номере. В окна стучится ветер, шелестят желтые шелковые шторы, и далеко видно, как по взбаламученному огромному озеру безостановочно бегут крутые белогривые волны.
В пятницу вечером, вернувшись с работы, я варил на плитке кофе, когда в дверь кто-то негромко постучал.
— Заходите, не заперто! — пригласил я, думая, что пришла спросить о чем-то дежурная по гостинице.
— Однако, у тебя не тепло! — проговорил, входя, наш редакционный шофер Саня Липпонен, рыболов и охотник, с которым мы за три недели знакомства объездили много рек и озер в окрестностях Калевалы. — Я по делу. Может, поедешь за компанию на Кепу-реку?
— Чего? Уток, что ли, стрелять? Так ты знаешь, я уж давно не охочусь. А рыбачить — какая сейчас рыбалка? Раздевайся, садись кофе пить.
— Нет, я серьезно, Васильич. На рыбалку зову. Погода, конечно, дрянь, но сиг пошел. А значит, и по Кепе пойдет. Едем, право, а? У меня целая банка червей есть, ну, и для спиннинга я тебе пяток хороших «ряпушек» дам. Поедем?! Собирайся, пожалуйста. А? Нас ведь ждут уже. Отец с дядькой на Лимасъярви сети на сига ставить поедут, а нас с тобой на Репоярви подбросят. Оттуда мы по Кепе и поплывем. Теплей только одевайся, холодно. А куртка с капюшоном для тебя найдется. Лодка у меня уже в машине. Так что забирай снасти, ну и неплохо бы пару бутылок водки прихватить. На случай, если продует или промокнем. Добро, Васильич?
— Ну, ладно, — говорю, — вот деньги на водку и еще там чего-нибудь. Ты уж сам купи, а я пока собираться буду.
— Ты к парку подходи. Мы там в машине ждать тебя будем. А я в магазин побегу.
И он торопливо прогрохотал резиновыми сапогами по лестнице на первый этаж.
В стареньком, но еще крепком «Москвиче» меня ожидали два пожилых краснолицых карела — Санькин отец Тойво и дядька Вилхо. Радушно распахнув дверцу, поздоровались:
— Терве, пойко! Васильич, значит? А мы — Тойво и Вилхо. Что-то Санька задержался. Ты ему денег дал? Зря. У нас тут кой-чего есть, — похлопал по тугому мешку Тойво. — Зачем ему было у тебя деньги брать? Нехорошо.
Впрочем, разговор на этом прекратился, так как появился Саня с провизией и двумя бутылками водки, что настроило всех на оптимистический тон.
— Ну, что ж, это гоже. Погода шибко холодная. А водка с чаем хорошо греет.
Доехали быстро, хотя сумрак уже накрыл разбитую таежную дорогу, идущую в сторону от шоссе Калевала — Кемь. В свете фар мелькнули переходящие дорогу олени, а затем появилась и кямппя — рубленная «в лапу» бревенчатая рыбацкая изба.
— Заночуем здесь, — сказал Тойво, — а утром мы на Лимасъярви едем, а вы на Репоярви, тут рядом.
В кямппя нашлось все необходимое: пучок лучины, скатанная в трубку береста, а в углу — сложенные кучкой сухие смолистые сосновые полешки.
Загудела, раскалилась железная печка из половинки бочки, в кямппя потеплело, стало по-домашнему уютно.
— Сиг пошел, — говорил Тойво, выпив стопку и закурив короткую трубочку-носогрейку. — Поехали с нами, пойко. Пошто с удочками таскаться будешь? На Лимасе сети поставим, наловим на зиму и тебе, и себе. Санька зря на Кепу собрался, она мелкая сейчас, топляка шибко много, камней много. Говорил ему. Не хочет. А на Лимасе у нас и лодка и салики есть. Сиг будет, а может и ряпушка будет. Поехали, пойко.
— Нет! Нет! — замахал руками Саня. — Сети сами ставьте, а мы спиннингом ловить будем. На Лимасе спиннингом если только щуку возьмешь, а на что она нужна? Нет, мы уж лучше на Кепе останемся.
Еще не рассвело, когда все уже проснулись. Быстро вскипятили чай, съели разогретую тушенку и начали собираться. Никаких разговоров о том, куда ехать, больше не было. Все было сказано и решено еще вечером. Тойво и Вилхо завели свой «Москвич» и по разбитому лесовозному «усу» потащились на Лимасъярви, а мы с Саней взвалили на спины рюкзаки с лодкой и продуктами и двинулись к Репозеру. В ноябре рассветает поздно, и мы шли в глухой темноте, запинаясь о корни деревьев и бурелом.
— Можно было бы, конечно, на Репоярви и не идти. Тут есть короткая дорожка к Кепе. Да, видишь, еще темно. И сами о сучья издеремся, и лодку порвем, — извиняющимся тоном говорил Саня, шагая впереди меня и то и дело ругаясь по-карельски, когда натыкался на сучья и коряги на дорожке.
Рассвет застал нас на берегу озера. Ветер, вроде бы, решил передохнуть, и хотя по Репоярви ходила волна, плыть можно было спокойно. Залив и исток Кепы нашли, а вернее — почувствовали, по появившемуся небольшому течению и шуму воды. Речка бурлила здесь меж громадных валунов. Первый, короткий слив прошли, притормаживая веслами, — и вот она, Кепа. Неширокая, темноводная, текущая между каменистыми, поросшими ельником берегами, она поначалу показалась мне непривлекательной.
— Садись на весла, Васильич, греби тихонько, чтобы на топляк не налететь, а я пока блесну покидаю, — предложил Саня.
— Давай, — согласился я.
Река казалась пустой, безжизненной. Рыбачить желания не было, и я начинал жалеть о том, что не поехал на Лимас с Сашкиным отцом. Да и в сон клонило: на жестком топчане в кямппя я отлежал бока, но почти не спал.
Санька тем временем бросал блесну, заставляя ее догонять лодку. Да по-другому и нельзя было кидать, вся ширина речки была здесь от силы метров двенадцать-пятнадцать.
Вот удилище в его руках дернулось, согнулось, ручки катушки вырвались из пальцев.
— Притормози, Васильич. Похоже, топляк зацепили, — попросил Санька, дуя на ушибленные пальцы.
Я остановил нашу «Омегу», но катушка продолжала крутиться.
— Сатана перкеля! — выругался Санька. — Щука, похоже, схватила.
Рыбина остановилась, смотав метров пятнадцать лески, и Саня начал потихоньку подводить ее к лодке. Щука упиралась, не желая подниматься на поверхность, но когда до лодки оставалось метров пять-шесть, неожиданно свечой вылетела из воды, толстая, черная, с широко разинутой зубастой пастью. Блесна полетела в одну сторону, рыба — в другую.
— Ушла, перкеле поганый! — шипел Санька, осматривая блесну с разогнутым тройником.
— Да ладно, Саня! Чего о ней жалеть о такой? Пусть гуляет. Нам бы лучше окуньков на уху наловить.
Санька поправил плоскогубцами якорек и вновь забросил блесну. Почти сразу вершинка «заиграла». На этот раз, словно по заказу, попался окунь граммов на семьсот. На следующей проводке — еще один. Не такая уж она пустая, эта темноводная Кепа-река!
Я продолжал не спеша грести, а Санька облавливал каждое удобное местечко. Вот его «ряпушку» снова схватила щука, правда раза в два поменьше первой, но и она сошла у самого борта, выплюнув блесну.
— Что-то тут не то, — говорю. — Посмотри, Саня, якорек хорошенько.
Действительно, жало одного из крючков оказалось обломанным. Видимо, Саня не заметил этого, когда ушла первая щука.
Впереди послышался усиливающийся шум воды.
— Давай к берегу, Васильич! — заволновался Санька. — Отец говорил, пороги сейчас обмелели сильно, как бы лодку не прорвать.
С трудом нашли место, где можно было причалить и выйти на берег. Вытащили лодку и, продираясь сквозь заросли тальника и черемухи, вышли к порогу. Слив, действительно, был очень мелкий и, к тому же, захламленный колючими корягами. По обоим берегам порога были устроены бревенчатые ряжи для сплава леса.
— Хариус здесь есть, Васильич, и форелька есть, но ловить, сам видишь, невозможно: не подступишься, сразу в коряги затащит. Река здесь большую петлю делает, а нам все одно порог обносить надо, так что давай срежем эту петлю напрямик. Тут где-то тропка должна быть.
Срезали мы сразу две речных излучины и вышли к высокому обрывистому берегу. Течение заметно усилилось, да и осклизлые макушки топляков стали попадаться значительно чаще. Санька теперь сам сел за весла, а снасть передал мне. Однако ловить на таком течении да еще среди коряг я не рискнул. Решили сплывать до ближайшего расширения русла.
Наконец, закоряженная узель закончилась, река разлилась широким плесом с крутыми берегами и почти незаметным течением. Я начал блеснить и забросе на пятом зацепил такую здоровенную щуку, что поднять ее к лодке удалось лишь минут через десять взаимного перетягивания. Щука оказалась черной, как головешка, и толстой, как обрезок бревна. Затащить такую в лодку нечего было и думать. Но и оставлять этой «коряге» хорошую блесну не хотелось. Решили подтянуть рыбину поближе к борту и ткнуть ей в разинутую пасть рукояткой весла. Окаянная щука рванула весло у меня из рук, шумно всплеснула, обдав нас холодной водой, но блесну выплюнула и ушла. На приманке остались вмятины и царапины от ее зубов.
Я стал бросать вдоль берега у смытых водой кустов тальника и вскоре поймал нескольких приличных горбачей бронзово-коричневого цвета и небольшую щучку. Этих взяли на уху.
Примерно каждый пятый-шестой заброс заканчивался задевом или хваткой рыбы. Мы брали теперь лишь окуней, чтобы запечь их в золе под костром, а небольших щук отцепляли и отпускали. Рыбы было поймано достаточно, но надежда на сига и кумжу пока не оправдалась.
Решили причалить к берегу и хорошенько подкрепиться: по Саниной прикидке, вот-вот должны были начаться пороги, а там уж не до еды будет. Дым нашего костра привлек пару крупных воронов. Они, угрюмо ссутулясь, сели на сухой сосне и хрипло покрикивали, будто откашливались по-стариковски. Вороны ждали остатков нашего обеда и, конечно, не обманулись в своих ожиданиях. Мы оставили им и недоеденной рыбы, и хлебных корок.
— Вот, говорят, скверная птица, угрюмая птица, а я их уважаю, — проговорил Саня, провожая воронов взглядом. —Ворона — первая воровка и безобразница в лесу и в поселке. А вороны — птицы честные, не воруют. Хотя, в общем-то, хищники: щенок какой в лес попадет — заклюют. Зверушку из капкана тоже разорвут. А вот чтобы у людей со стола или, скажем, из палатки что своровать — этого у них нет.
Берега Кепы то поднимались невысокими каменными обрывами, то опускались почти вровень с водой — там к ним подступали болота и мертвые, скрюченные сосенки качались под ветром на багульниковых кочках. Река, как и раньше, была черная, без всплесков играющей рыбы, но хватки следовали одна за другой. Рыбы было так много, что мы просто перестали ее ловить, ожидая начала порогов. И вот впереди — шум воды. Причалили, чтобы осмотреть пороги с берега, и впечатление в общем-то осталось неплохое. Пороги приличные, их даже несколько, но если спускаться аккуратно, то можно их пройти на лодке, не перетаскивая ее и весь груз по берегу.
У начала слива первого порога решили попробовать половить на червя хариусов. Прицепились к толстому топляку, заклиненному между гранитных глыб, и стали забрасывать удочки в суводь за камнями. Хариусы хватали, что называется, наперебой! Рывком топили поплавок, шумно плескались на поверхности. Многие срывались, но клевали вновь.
Создалось впечатление, что здесь никто и никогда еще не ловил. Рыбы попадались средние, примерно до трехсот-четырехсот граммов, но с таким завидным постоянством, что скоро уже лежали на дне лодки почти сплошным слоем.
— Саня, хватит! Нечего нам жадничать. Впереди порог! А за ним, может, и сиги есть. Куда девать-то будем?
Мы хотели потихоньку переместиться на следующий слив, ко второму порогу, но недооценили силу течения. Камни и топляки замелькали справа, слева. Шум воды нарастал. Вспомнив свой сибирский опыт прохождения порогов и шивер, я быстро развернул лодку кормой вперед, зачерпнув с полведра воды, и мы помчались среди волн и торчащих из воды камней.
— Держись, Саня, крепче и не дергайся! — кричу. — А то перевернемся!
Шум, всплески воды, шарканье днища лодки о скрытые водой камни — все промелькнуло, как в кошмарном сне, и вот мы уже выскочили в подпорожную суводь.
— Ну, Васильич, спасибо! Не знал, что ты такой мастер по порогам ходить! Я думал, каюк нам! Не зря отец-то советовал бережком пороги обносить. Ну их все! Тут пузыри пустить ничего не стоит… Давай к бережку. Веришь, руки-ноги дрожат. Отдохнем как следует, чайку с водочкой попьем, окушков и харьюзишек запечем в костерке. Мне, честно говоря, дальше что-то и плыть расхотелось. Хватит с нас и рыбалки, и рыбы… Заночуем здесь, а утром еще порыбачим — и в обратный путь.
Я был вполне согласен с Сашей. Рыбалки и впечатлений уже хватало. Да и обсушиться было надо — после прохождения порогов мы оба промокли от хлеставших в резиновые борта «Омеги» холодных волн.
Срубили пару небольших сухих сосен, оборудовали засветло ночлежный костер — «нодью», нарубили под бока хвойных лап с елок, чтобы холод от камней не так пробирал, запаслись топливом и стали печь окуней, хариусов и «кейфовать» за кружкой крепкого чая с водкой. Хорошо! И даже в сырой еще одежде тепло! И разговор идет приятный, неспешный. И вроде бы и ветер не продувает.
— Тут, Васильич, рыбы всякой полно. Я как-то раз рыбачил, с отцом вместе заезжали. И ведь здесь, помнится, кямппя чья-то была. Да уж теперь искать поздно, темно. Так вот, рыба сюда и с самой Кеми поднимается, и с озер по речкам спускается. Здесь неподалеку речки Явгес и Перменд в Кепу впадают. Мы с тобой до Кеми хотели спускаться? Но, пожалуй, не стоит! Не будем. Рисковать ни к чему. А ты, оказывается, не хуже коренного карела по порогам-то ходить можешь! Я, вот, признаться, еще побаиваюсь. Жизнь-то — она одна только!
Мы просидели в тепле от «нодьи» на толстом слое лапника за полночь, а потом задремали и проснулись уже от холода. Деревья, кусты, камни на берегу — все было белым от инея. Торопливо вновь развели большой костер, «ройхо-тулетт», как назвал его Саня, обогрелись и хорошенько обсушились.
Рыбалка под порогами, а точнее сказать — между порогами (снизу тоже доносился шум порога), оказалась замечательной. Так рыбачить мне не удавалось даже на более крупных реках, впадающих в озеро Куйто. В суводях и водоворотах за крупными камнями «ряпушку» хватали крупные хариусы, тяжелые серебряные сиги с черными плавниками, большеротые пятнистые кумжи. Кумжи, правда, были некрупными, по килограмму-полтора, но куда нам больше!
И тут сам по себе встал вопрос: что делать с пойманной рыбой? Ведь надо тащить на себе до ближайшей дороги (а сколько до нее, неизвестно) и лодку, и весь багаж, и еще такой улов. Как быть?
— Надо искать кямппя, — резонно решил Саня. — Она где-то тут, недалеко, я твердо помню. Ты дожидайся меня, хочешь — рыбачь, хочешь — костер жги. А я пойду искать.
К счастью, память его не подвела. Кямппя, и вполне хорошая, оказалась примерно в километре от нашего привала. Туда мы и перетаскали весь скарб и лодку, а уж потом занялись рыбой. Предусмотрительный Саня прихватил с собой пачку соли, и мы, хоть и экономно, но смогли подсолить почти всех пластованных сигов, кумж и крупных хариусов, оставив мелочь береговым жителям — норкам, лисам и, конечно, воронам. Да и то рюкзаки получились очень тяжелыми. Пришлось вырубить по палке-посоху, чтобы опираться в дороге.
— Ты, Васильич, не волнуйся. Карелы не воруют. Все наше будет в сохранности. А как морозом землю да болота прихватит, я разом сюда на УАЗике заскочу и все привезу, — убеждал меня Саня, пока мы тащились на запад, где должна была проходить дорога из Борового в Калевалу. И, надо сказать, нам очень повезло. Дорога эта оказалась километрах в четырех от места нашего привала. Вскоре мы услыхали гул моторов проходящих по ней машин и даже успели на рейсовый автобус, на что, конечно, совершенно не рассчитывали!
Так завершилась та замечательная предзимняя рыбалка на небольшой таежной реке Кепа в Калевальском районе Карелии.
А через каких-нибудь десять дней суровый северный ветер принес на землю Калевалы снега и морозы. Началась долгая приполярная зима. Саня по первопутку съездил за нашими рыбацкими принадлежностями и привез все в целости и сохранности.
Пояснения
В рассказе о рыбалке на Кепе встречаются карельские слова и выражения. Слово «кямппя» означает избушку на озере или реке. В этих избушках живут во время рыбалки рыболовы, а зимой, случается, и охотники. В кямппя всегда есть маленький запас спичек, сверток бересты, сухая лучина и дрова для пришедшего сюда человека. Есть также котелок, печь, нары, нередко в мешочках к потолочным балкам бывают подвешены соль и сухари. Но любой, кто останавливается в кямппя, обязан так же оставить после себя и топливо, и порядок, а если есть возможность, то и немного продуктов для следующего посетителя. Набезобразничать в кямппя, а тем более что-то сломать или сжечь — преступление. За него судят по таежному закону.
Выражение «перкеле поганый» буквально переводится «черт поганый». «Пойко» — парень, мужчина, словом — человек мужского рода. «Терве!» — «Здравствуй!».
Автор: В.Назаров
Фото А.Васильева и А.Терещенко
Этот рассказ В.В.Назарова был опубликован в номере 5/2007 «Рыболовного журнала». Воспроизводится с согласия автора по материалам редакционного архива.