Скоро рассвет. Гаснут звезды. Мы с Женькой возвращаемся с Костиной ямы. Тропинка под ногами едва угадывается в темной траве, и я больше ориентируюсь по качающейся в такт шагам фигуре приятеля.
Ноги мои тяжелы. Тяжесть и в голове. Это от бессонной ночи. Зато и прекрасна же была эта волшебная, освещенная лунным сиянием ночь! И прекрасен был предшествовавший ей день, весь наполненный солнцем, шелестом камыша и чудесными, непередаваемыми мгновениями рыбацкого счастья.
…Мы встретились в Азове на речном вокзале. Я только сошел с «Ракеты», а Женька, прибывший первым утренним рейсом, ждал на приступках вокзального кафе катер на Задонье — небольшой хуторок на другой стороне Дона.
— Николаич! — окликнул он меня. — Никак, на Костину яму собрался?
Я обрадовался встрече. Действительно, собрался на знаменитую Костину яму, где был до этого всего один раз. Женька же рыбачил здесь не первый год. С таким напарником чувствуешь себя увереннее.
Подошел катер. Мы переправились на другую сторону, обогнули хутор и по тропинке двинулись в глубь острова, к Старому Дону.
День вставал молодой, розовощекий. Подсвеченные солнцем, горели, румянились на востоке облака, легкий ветерок играл бархатными гривами камыша, и было вокруг так хорошо, свежо и чисто, что не верилось, что в каком-то километре отсюда шла совсем другая, шумная, толкучая, городская жизнь.
Вот уже и Дон за высокими травами блеснул. Знакомые ориентиры: одинокое дерево, домик на другом берегу. А на нашем — фигурки рыболовов. Много фигурок. Вот она, Костина яма.
Не без труда находим два свободных прогала в камыше. Осматриваемся. Рыболовов действительно много. Большинство с донками. Это азовчане. Они мастера на дальние броски. Раскрутят грузило до свиста и бросают на самую середину. С виду просто, а попробуешь — и не получится. Сноровка нужна.
С бьющимся сердцем собираю снасть. Хлыст хорош — легкий, в меру длинный, из упругого, надежного металла. В сочетании с «Невской» это прекрасный метательный аппарат. Только вот бросать им я по-настоящему еще не умею. Сколько «приплетов» вместе с грузилами уже поулетало…
Насадил червей — накопанных по пути, возле хутора, чернохвостиков. Отвернул до конца заброды, чтобы дальше зайти в воду. Ну-с, будем пробовать…
— Здесь меньше 90 метров делать нечего, — предупреждает Женька.
Спиной чувствую: наблюдает, как брошу. Оплошать на его глазах не хочется. Эх, была не была… Молодецки размахиваюсь. Р-р-раз! Груз маленьким шариком уносится вдаль, удивительно долго не падает, а на барабане катушки вздулась горбом перепутанная, оборванная леска.
Смущенно меняю катушку. Снова захожу в воду, бросаю — эффект тот же. Груз вместе с приплетом улетает, и на катушке — новая «борода».
Женька будто не видит моего конфуза, но когда я с третьего раза цепляю соседа справа, подходит ко мне:
— Дай-ка сюда. Тренироваться после будем.
Горько расписываться в собственном бессилии, но Женька прав. Справа и слева от нас густо стоят рыболовы. Бросать надо далеко и точно, чтобы не создавать неудобства соседям. Женька это умеет. После его заброса леска ложится ровно, как по линеечке.
Только поставил удилище, как колокольчик качнулся и съехал вниз, к самой земле. Поклевка!
— Точно в рот рыбе попал, — смеется Женька.
И вот уже первый крутоспинный кругляк (так на Дону называют густеру) подпрыгивает на берегу, отчаянно молотя хвостом по земле.
У Женьки тоже поклевка. Он вытаскивает леща.
К вечеру мы поймали по десятку лещей и кругляков и находились в том восторженно-счастливом состоянии, когда теряешь счет часам и минутам и начисто забываешь обо всем, кроме звона колокольчиков и упоительных мгновений вываживания подсеченной рыбы. И когда пришла пора возвращаться домой, мы вдруг поняли, что возвращаться не хотим. Не хотим — и все тут. И мы остались.
На закате солнце, прощаясь, тянуло к нам свои последние нежаркие лучи. Когда оно село и наши глаза привыкли к темноте, взошла луна, осветив камыш, снасти, домик и одинокое дерево на другом берегу. Тишина — до звона в ушах, так что не сразу реагируешь на вдруг возникший долгий и чистый звук. Ди-и-инь… Откуда это? Вот опять… Да это же мой колокольчик поет! Пой, родной, пой, я сейчас!
Влажная леска бесшумно ложится на барабан катушки. У берега, поднимая волну, мечется что-то белое и стремительное. Еще усилие — и, выхваченные из воды, в воздухе затрепыхались два кругляка. Я положил их на траву. В лунном свете они похожи были на маленькие серебряные блюдца.
…Ночь прошла на одном дыхании, как захватывающий спектакль без антрактов и пауз. Единственным зрителем была луна, а Дон и его берега стали сценой, на которой мы с Женькой устроили наш рыбацкий бенефис. Звон колокольчиков, колыхание разбуженной воды, серебряная россыпь кругляков в прибрежной траве — все это слилось в единую мелодию, в такт которой я двигался, подсекал, исполнял какой-то одному мне понятный ликующий танец… Опомнился, когда Женька вынырнул из камышей с рюкзаком на плечах:
— Пора домой. Рассвет скоро.
— Какой рассвет? Почему скоро? — не сразу пришел я в себя.
— Пора, пора, — повторил Женька и неожиданно рассмеялся. — Забыл, что ли? Утром на работу…
Потом у нас было еще много совместных рыбалок. Но этот день и эта ночь запомнились почему-то больше всего. Может быть, потому, что тогда я впервые открыл для себя Старый Дон с его размеренным, плавным течением, шелестом камыша, ароматом трав. И помог мне в этом Женька.
Вообще-то, этот человек сыграл главную роль в моем рыбацком становлении и заслуживает того, чтобы о нем рассказать.
Знаем мы друг друга давно, с тех пор, когда оба работали в «Молоте»: я в областной газете, он в издательстве метранпажем (были раньше такие специалисты по набору и верстке газеты). Свела нас, как понимаете, общая страсть к рыбалке. От товарищей я слышал, что Женька — рыбак искуснейший, и искал случая с ним сойтись. Сошлись. Он пригласил меня в Сафьяново, на Мертвый Донец:
— Там ямка есть. Постоим на сазанчика.
Я взял с собой лучшие, совсем недавно купленные удилища производства местного вертолетного завода (ростовские рыболовы за ними тогда гонялись) и был, признаться, удивлен, увидев Женькины снасти: короткие пластиковые удилища, жидкие и невзрачные. Правда, бросал он ими умело — как кнутом, из-за плеча. И тычки у Женьки были самые затрапезные, деревянные рогульки, в то время как у многих я видел тычки из легкого серебристого алюминия. Даже червей Женька, в отличие от меня, не нарыл заранее, а копал тут же, на лугу у реки.
Все это никак не вязалось с образом мастера донской рыбалки, который мне рисовали. Со своей стороны, Женька и не прикладывал особых усилий, чтобы оправдать лестные о себе отзывы: вел себя просто, без всякого превосходства, нос не задирал.
Рыбалка в тот день не задалась. Сазан отказывался брать и на «брикет», и на любимого им зеленого червя. Правда, Женька на фоне общего бесклевья сумел-таки вытащить вполне приличного леща и небольшого, килограмма под два, сазанчика.
Потом в нашей дружбе был перерыв. Но однажды в сентябре Женька неожиданно позвонил и рассказал, что взял отпуск и теперь рыбачит на Костиной яме. Ловит кругляка. Что такое кругляк, я представлял себе тогда довольно смутно, но все равно пристал к Женьке:
— Сколько этих самых кругляков можно поймать за рыбалку?
Он помолчал.
— Да десятков пять, пожалуй, можно…
Теперь-то я понимаю, как оплошал тогда перед ним с этим своим наивным вопросом. Поймать на Костиной яме кругляка, как, впрочем, и другую рыбу, можно только при условии хорошего знания места, отличного владения снастью. У меня не было ни того, ни другого. Поэтому отрезвление наступило быстро, при первом же самостоятельном походе на яму. Я простоял тогда целый день и даже не увидел поклевки.
Женька не удивился, узнав о моем сокрушительном поражении.
— Здесь хитрое место. Метр не добросишь — клева не жди.
Потом, во время наших совместных походов, Женька охотно показывал мне места: Куклу, Россыпь, Песчанку, Косу… Рассказывал про опечеки, про то, где и на каком расстоянии можно найти рыбу. Был он все так же прост, но я уже знал, что простота его кажущаяся. За ней — огромный опыт, знание мельчайших деталей рыбацкого дела. Женька мог, к примеру, не выходя из своей двухкомнатной квартиры в центре Ростова, определить, стоит идти сегодня на Костину яму или нет. Задула «верховка», падает водичка — будет клев. И наоборот — по «низовке» лучше на Донец махнуть, туда по большой воде сазан заходит.
И еще я заметил: Женька никогда не забрасывал снасть вслепую. Вначале обязательно сориентируется — по полоскам ряби на воде, границы которых обычно соответствуют неровностям дна, по рельефу берега, по другим приметам — и только потом начинает ловить. Это помогало ему быстро осваиваться даже на незнакомом месте. Хотя, если честно, мест, которых Женька не знает, на Дону, наверное, просто не существует. Он может подробно рассказать, где лучше встать на леща в Усть-Манычской, чем хороши Васильки, где искать глубокие, с опасными воронками, сазаньи ямы и обширные лещовые отмели в окрестностях Арпачина и Старочеркасска, на каком расстоянии от берега находится первый опечек в Усть-Койсуге, на сколько надо забросить, чтобы достать до рыбы на Шмате или на Россыпи близ Дугина. А уж Костина яма… Здесь Женька промерил все до метра, облазил все ерики и протоки, попадал в разные переделки: ерики вплавь преодолевал, на дереве от низовки спасался, в лютую стужу на берегу ночь проводил, когда сапоги в лед вмерзали…
Последний раз мы ночевали с ним на Костиной яме в декабре. Меня, как радикулитчика со стажем, это сильно смущало. Но Женька успокоил:
— Не боись. В камыше нам мороз не страшен.
Переночевали мы довольно сносно. Утром начали ловить. Часов до девяти кругляк брал жадно, а потом — как отрезало. Ближе, дальше бросали — молчок. А у соседа справа, азовчанина, поклевывало. Женька смотрел, смотрел на него, а потом взял да и перенес свои снасти еще дальше, к белому бакену. И с первого заброса попал на рыбу. Сразу пару кругляков поднял.
Меня завидки берут, а подойти неудобно. Слышу, Женька зовет. Показывает на воду:
— Видишь белую полосу? Вот на ее границу и бросай. Там — опечек.
Забросил. Минут через пять — поклевка. Кругляк! Да матерый! Таких и по теплу ловить не приходилось.
Каждый совместный поход на Дон для меня был маленьким открытием. И не только в смысле узнавания рыбацких хитростей, которых у Женьки великое множество, но и в смысле рыбацкой культуры. Иного ведь рыбачка по одежке определить можно. Собрался на Дон, а рюкзак больше него самого, набит под завязку разным скарбом. Как же ты, милый, будешь его тащить, если и рыбу еще поймаешь? Другой выйдет на берег: удилище новейшее, леска дорогущая, а катушку не прокрутишь. Не смазана потому что…
Женьку в такой ситуации я даже представить себе не могу. Рюкзак у него если и бывает набит, то только рыбой. А так ничего лишнего: пара рабочих катушек, одна запасная, несколько грузил, моток лески, целлофан на случай дождя, нож, спички… Разбуди Женьку среди ночи, ему и собираться не надо: все, что нужно для рыбалки, в рюкзаке. Одежда всегда подогнана, опрятна. Потому что Женька — чистюля. Ни разу не видел, чтобы на рыбалке он вытер руки о сапоги или о полу куртки. Для этого у него за отворотом сапога есть кусок тряпицы, чистой, только что не глаженой. Может, это у кого улыбку вызовет. Зато Женька всегда чист и свеж, будто только из дома. Правда, приятно.
Но уж где он по-настоящему красив и безупречен, так это в работе со снастью. По себе знаю, как ревниво следят за новичком на донском берегу. В броске ценят дальность и точность. Если ты «выстрелил» за сотню метров да еще и леску положил ровнехонько, не задев соседа, это высший класс. Не многие, далеко не многие так бросают. Женька же делает это идеально.
Вот он не торопясь заходит в воду, примеряется. Опорная нога при броске должна стоять твердо. Затем он отводит удилище назад, делая одновременно плавный разворот корпусом, как бы вкладывая всего себя в замах, и вдруг со страшной силой выстреливает грузило.
Самое удивительное, что это его последнее движение выглядит замедленным, даже вялым. Но это не так. У такого броска — скрытая сила. Женька не машет удилищем, как большинство рыболовов, он ловит момент, когда хлыст при замахе прогнется под тяжестью грузила до предельной точки, и в этот момент бросает. Получается, что он как бы подыгрывает хлысту, помогает тому высвободить заложенную энергию. Потому и начальная сила такого броска при отсутствии видимых усилий огромна.
Впрочем, выстрелить грузило — полдела. Надо еще проследить, проконтролировать его полет, а это очень непросто. Катушка при дальнем броске разгоняется до сумасшедшей скорости. Чуть недосмотрел — «борода». Поэтому большой палец руки, играющий роль тормоза, должен тонко чувствовать барабан катушки, не давать ему делать лишние обороты и, в то же время, не гасить заданную скорость. В этом весь фокус. Критический момент обычно возникает в начальной стадии полета грузила. Если ты справился с ним, то полет стабилизируется и грузило равномерно тянет за собой леску с катушки. Женька в эти секунды может позволить себе расслабленно опустить удилище или, вовсе отвернувшись от летящего грузила, начать выходить из воды на берег, хотя катушка еще продолжает работать на предельных оборотах. Но это уже высший пилотаж, который под силу только большому мастеру.
Помимо зрелищности такой бросок дает немалые преимущества его исполнителю. Не раз был тому свидетелем. Приходишь в Кумженскую рощу — скучают рыбачки. Присмотришься: кидают метров на 70–80. А мы попробуем сотню выложить. Бросаешь — и почти сразу поклевка. Первый лещ на берегу. За ним второй. Вот уже народ заволновался, дружно замахал снастями. Только не видно, чтобы кто-то рыбу вытащил.
Начинают подходить, интересоваться: какой строй снасти, на какого червя ловишь. А дело-то все в том, что элементарно не добрасывают до рыбы. Всего каких-нибудь 10–15 метров.
Вообще, на берегу — как на экране телевизора. Сразу видно, кто чего стоит. Для одного на словах и 130 метров не расстояние, а посмотришь в деле — едва на 80 натягивает. Другой количеством снастей давит. Думает, от этого улов больше. Дудки! Везет тому, кто больше знает и больше умеет. Ну и, конечно, характер, интуиция не последнюю роль играют.
Смотрю иной раз на Женьку и думаю: чего в нем больше — опыта, знаний или таланта? Когда в тумане возвращаемся по льду с Азовского моря и Женька идет впереди, я знаю: он не собьется с пути, выведет. Как-то в Маргаритове за добрый десяток километров от берега попал он на рыбца. Наловил под завязку и на следующий день поехал снова. Ночью выпал снег. Автобус, на котором ехал, в Маргаритово заходить не стал, проскочил до Чумбурки. И все же Женька нашел свои старые лунки. А на азовских просторах это весьма и весьма непросто!
Как всякий уважающий себя рыболов, Женька не любит возвращаться с пустым рюкзаком. Но ему не в радость, когда рыба достается легко. Особенно по весне. Стоит весь берег, бросает на 50 метров и таскает без остановки леща, неосторожно вышедшего на мель. Другое дело — того же леща «выходить», перехитрить, достать за добрую сотню метров. Это — да!
В этой связи я вот о чем подумал. В последнее время рыбалка стала у нас другой. Больше техники, больше удобств. В арсенале рыболовов теперь сверхлегкие удилища, тончайшие лески, чуткие поплавки, дорогостоящие катушки, эхолоты… Денежные господа выходят на Дон на скоростных катерах, разъезжают на огромных внедорожниках. С собой тащат ворох снастей, мешки прикормки, палатки, мангалы, специальные стулья-кресла с выдвижными ножками, держателями для удилищ…
Все это понятно. Не одни рыбаки движутся к комфорту. Но мне кажется, что одновременно с этим из рыбалки уходит что-то очень существенное, важное. Романтика уходит. Та здоровая простота, которая по-настоящему и объединяет нас с природой. Ну, не могу я того же Женьку представить себе выслеживающим рыбу с эхолотом или восседающим в кресле на берегу, или — куда уж дальше! — возлежащем на мягком матраце в двухслойной палатке. У него все проще. На берегу он — как рыба в воде. Все видит, все примечает и использует по максимуму. Нужно прилечь — нарежет сухого камыша. Заходит дождь — в несколько минут соорудит из куска целлофана простое, но надежное укрытие. В поисках рыбы полагается не на достижения электроники, а на свои знания, опыт, природную интуицию. И еще — на свои ноги, которыми исходил, истопал все низовье Дона, самые труднодоступные и глухие места, куда не доберешься ни на каком внедорожнике. Вот что в нем подкупает, вызывает безусловное уважение.
Я видел Женьку в разных ситуациях. Однажды он на моих глазах расшвырял все свои грузила и, оставшись без снастей, сидел на берегу расстроенный и злой. В другой раз на той же Костиной яме я нащупал расстояние и ловил леща за лещом, а Женька, несмотря на все старания найти рыбу, довольствовался ролью наблюдателя…
Все это было. Но никогда я не видел, чтобы Женька завидовал, суетился, униженно спрашивал удачливого соседа, на что тот ловит или, что еще хуже, стал бы забрасывать свои снасти впритирку к чужим. В лучшем случае присмотрится молча к счастливчику, прикинет, что к чему, но малодушничать не станет. Гордость не позволяет. Характер.
Именно характер помог Женьке встать на ноги после тяжелейшей операции. Помню, как впервые после больницы он вышел на берег Дона. Снасть не слушалась ослабевших рук. Одна «борода», другая… Зная самолюбие приятеля, я старался не смотреть, как он заново осваивает рыбацкие азы. Но Женька сам подошел ко мне, немного расстроенный.
— Вот же… Пальцы катушку не чувствуют. Разжирел, видать, на больничных харчах.
И — улыбнулся смущенно.
Вот такой он, мой старый добрый товарищ Женька Чернощеков. Для молодежи — Евгений Павлович, или просто Палыч. Это имя до сих пор авторитетно на Дону. И хотя сам Палыч давно уж не бороздит донские просторы и наши походы с ним на Костину яму тоже в прошлом, он не изменил себе. После выхода на пенсию забросил свою городскую квартиру и осел в родном хуторе Сафьяново. Рядом с его домом — Мертвый Донец. Река детства. Он вновь вернулся на ее берега, к шелесту камыша и тихим зорям. В этом, наверное, и есть настоящее рыбацкое счастье.
Автор: В.Давыдов
Этот очерк В.Давыдова был опубликован в третьем номере «Рыболовного журнала» за 2008 год. Воспроизводится по материалам редакционного архива.